и читается легко. 
294 
Шингарев настаивал на принятии дозы снотворного. Все разошлись, только Протопопов еще сидел у Родзянки. Это было невежливо, ибо семья давно спала, хозяин дома зевал с таким откровением, словно спрашивал: «Когда же ты уберешься?» Но Протопопова было никак не выжить. Часы уже показывали полчетвертого ночи, когда Родзянко буквально вытолкал гостя за дверь.
— Все уже ясно. Чего же тут высиживать?
* * *
Сунув озябшие руки в неряшливо отвислые карманы паль-то, под которым затаился изящный мундир шефа корпуса жандармов, министр внутренних дел, шаркая ногами, плелся через лужи домой…
«Обидели, — бормотал он, — не понимают… Изгадили и оплевали лучшие мои чувства и надежды. Неужели я такой уж скверный? Паша-то Курлов прав: завидуют, сволочи, что не их, а меня (меня!) полюбил государь император…»
Фонари светили тускло. Сыпал осенний дождик.
Девочка-проститутка шагнула к нему из подворотни.
— Эй, дядечка, прикурить не сыщется?
Глухо и слепо министр прошел мимо, поглощенный мыслями о той вековечной бронзе, в которую он воплотится, чтобы навсегда замереть на брусчатке площади — в центре России, как раз напротив Минина и Пожарского.
«Они спасли Русь — и я спасу!» Но это произойдет лишь в том исключительном случае, если Протопопову удастся разрешить два поганых вопроса — еврейский (с его векселями) и продовольственный (с его «хвостами»).
Александр Дмитриевич, шли бы вы спать!
Ну что вы тут шляетесь по лужам?
Наконец, и ваша жена… она ведь тоже волнуется.
Спокойной вам ночи.
Свершилось то, чего народ давно ждал.
Гнойник вскрыт, первая гадина раздавлена. Гришки нет — остался зловонный труп. Но далеко еще не все сделано. Много еще темных сил, причастных к Распутину, гнездится на Руси в лице Николая II, царицы и прочих отбросов и выродков…
Из письма рабочих Нижнего Новгорода от 3 января 1917 года к князю Феликсу Юсупову
ЧАСТЬ ПОСЛЕДНЯЯ. СО СВЯТЫМИ УПОКОЙ (ОСЕНЬ 1916-ГО — ФЕВРАЛЬ 1917-ГО)
ПРЕЛЮДИЯ К ПОСЛЕДНЕЙ ЧАСТИ
Я не пишу детективный роман, в котором автору надо бояться, как бы читатель не догадался, что случится в конце, — и потому смело описываю события, возникшие после смерти Распутина…
* * *
— Это уж точно — ухлопали мово парнишечку! Юбочки да стаканчики гранены никого до добра не доводили, — рассуждала Парашка Распутина в те дни, когда столичная полиция с ног сбилась, занятая романтикой поисков трупа ее мужа. В отличие от императрицы Парашка никогда не считала своего суженого святым, она была женщиной практичного ума и потому энергично вскрыла полы, разнесла по кирпичику все печки, ободрала со стенок квартиры зеленые обои. — Где ж он, треклятый, деньжищи-то упрятал? Сам сдох, а нас без грошика оставил. На што ж мы жить станем?
Паразиты засыпали в тревоге. Доходов не предвиделось, а работать… об этом страшно подумать! Миллионы протекли, как вода, между пальцев Распутина, но еще многие миллионы рассовал он по тайным «заначкам». Боясь газетной огласки, Распутин мог хранить свои сбережения в банках лишь на подставных лиц… Мунька Головина подсказала:
— Требуйте от Симановича, он ведал всей кассой. Аарон Симанович отрекся:
— Распутин? Да я от него копеечки не видывал…
— Звоните Штюрмеру, — точно наметила цель Мунька. — Я знаю, что Григорий Ефимыч сдавал ему на хранение саквояж, а там не только деньги… кое-что еще подороже денег!
Штюрмер сонно спросил в телефон Прасковью:
— А какой Григорий Ефимыч? Распутин? Но я не знаю такого и прошу вас более не тревожить меня по пустякам…
— Звоните в Лавру — Питириму! — скомандовала Мунька. К телефону подошел его секретарь Осипенко:
— Кто просит владыку и что вам угодно?
— Да я ж прошу, Параскева Распутина, верните камушки…
— Какие камушки?
— Драгоценные, вестимо. Аль не знаете, какие владыка камушки брал от мово муженька на сбережение?
В Александро-Невской лавре повесили трубку. Потом и сама Мунька куда-то провалилась. Раньше квартира от гостей трещала, дым стоял коромыслом, телефон спать не давал с утра до глубокой ночи, а теперь… тишина. На кухне сидела вдовица Распутина с дочками — лакали они чай гольем (без сахару!).
— Вот дожрем, что в дому осталось, и зубы сложим на полку. И на што я за него, охвостника, выходила? А уж какие бывали у меня ухажеры-то… ууу!
Один купец в Тобольске (как сейчас помню) дело скобяное имел. С гвоздей жил! Уж как он молил меня за него иттить… ыыы! Дура я, дура. Жила б припеваючи…
294 
