292 
Вопрос о голоде в городах — это был тот каверзный оселок, на котором царское правительство наглядно оттачивало свое бюрократическое бессилие…
Время испытания массам надоело, Дело пропитания — внутреннее дело.
Сытно кто обедает или голодает — Про то Попка ведает, про то Попка знает.
Стихи требуют комментариев: Протопопов заверил царя, что разрешение продовольственного кризиса он берет на себя, как частное дело своего министерства. Не в меру словоточащий министр бросил в публику, словно камень в нищего, страшное откровенное признание: лозунг «Все для войны!» обратился в лозунг «Ничего для тыла!». Протопопов замышлял величественную схему продовольственной диктатуры — иллюзию, каких у него было немало, но высшую власть империи уже охватывал паралич… Власть! Она отвергла Протопопова, как выскочку. С осени 1916 года министры начали саботаж, и все решения Протопопова (пусть даже разумные) погибали в закорючках возражений, пунктов, циркуляров и объяснительных записок. Новоявленный диктатор оказался трусливым зайцем, а министры скоро почуяли, что этот суконный фабрикант боится их громоздких кабинетов, он готов встать навытяжку перед тайным советником в позлащенном мундире гофмаршала. Протопопов уже не вылезал из-под жестокого обстрела печати, он превратился в удобную мишень для насмешек. Наконец, в думских кругах извлекли на свет божий и свидание Протопопова с Варбургом в Стокгольме; имя министра внутренних дел отныне ставилось в один ряд с именами Распутина, Манасевича-Мануйлова, Питирима и Штюрмера… До царя дошли слухи о недовольстве в Думе назначением Протопопова; Николай II заметил вполне резонно:
— Вот пойми их! Сами же выдвигали Протопопова, он был товарищем председателя Родзянки, который прочил его на пост министра торговли и промышленности. А теперь, когда я возвысил Протопопова, они от него воротятся… Эти господа во фраках сами не ведают, кого им нужно на свою шею!
Протопопов горько плакал перед царем в Ставке:
— Государь, я оплеван уже с ног до головы… За кулисами правительства он выработал каверзный ход, одобренный в домике Вырубовой, и явился к Родзянке:
— По секрету скажу: есть предположение сделать вас министром иностранных дел и… премьером государства. Эх, чудить так чудить! Родзянко на это согласился.
— Но, — сказал, — передайте государю, что, став премьером, я прошу его не вмешиваться в назначения мною министров. Каждого я назначу сроком не меньше трех лет, чтобы не было больше чехарды. Императрица не должна касаться государственных дел. Я сошлю ее в Ливадию, где до конца войны стану ее держать под надзором полиции. А всех великих князей я разгоню…
Задобрить Думу не удалось, и тогда Протопопов решил ее напугать. Он появился в Таврическом дворце, с вызовом бравируя перед депутатами новенькой жандармской формой, узкой в талии.
— Зачем вам этот цирк? — спросил его Родзянко.
— Как шеф жандармов, я имею право на ношение формы.
— Но, помимо права, существует еще и мораль… Потом, наедине с Родзянкой, министр сказал:
— Вы бы знали, какая у нас императрица красивая, энергичная, умная и самостоятельная… Почему вы не можете подружиться?
Родзянко тронул октябриста-жандарма за пульс.
— А где вы вчера обедали?
Протопопов сознался, что гостил у Вырубовой.
— А ужинали у Штюрмера?
— Откуда вы это узнали? — вырвалось у Протопопова.
— В ближайшие дни Дума потребует у вас объяснений…
Публичное оплевывание диктатора состоялось 19 октября на квартире Родзянки… Протопопов, как токующий глухарь, часто закатывал глаза к потолку и бормотал:
— Поверьте, товарищи, что я способен спасти Россию, я чувствую, что только я (!) еще могу спасти ее, матушку…
Думский депутат Шингарев, врач по профессии, толкнул хозяина в бок и шепнул:
— Начинается… прогрессивный паралич.
— Вы думаете, это не транс?
— Нет, сифилитический приступ… Потом это пройдет, но сейчас общение с ним затруднено. Я таких уже встречал…
Стенограмма беседы рисует картину того, как торжественно происходило оплевывание. Милюков начал повышенным тоном:
— Вы просите нас говорить как товарищей. Но человек, который вошел в кабинет Штюрмера, при котором освобождены Сухомлинов и Манасевич-Мануйлов, человек, преследующий свободу печати и дружащий с Распутиным, нашим товарищем быть не может!
— О Распутине я хотел бы ответить, но это секрет, — шепнул Протопопов. — Я хотел столковаться с Думой, но вижу ваше враждебное отношение… Что ж, пойду своим путем!
292 
