105  
         В начале 60-х, когда полуоткрылись границы (и в прямом и переносном смысле) и контакты с деятелями белой эмиграции перестали квалифицироваться как государственная измена, Анна Андреевна, перебирая мужнины слова, видимо, пыталась представить, как бы сложилась судьба ее семьи, если бы, допустим, Гумилев не вернулся в Россию в 1918-м, а устроил так, чтобы и она, и Левушка все-таки уехали из России. Это в 1917-м Анна Ахматова могла, ничуть не кривя душой, сказать:
«Мне голос был. Он звал утешно / Он говорил: „Иди сюда, / Оставь свой край глухой и грешный. / Оставь Россию навсегда… / Но равнодушно и спокойно / Руками я замкнула слух, / Чтоб этой речью недостойной / Не осквернился скорбный дух“.
В 1961-м она так не думала, вернее, уже не могла позволить себе думать столь категорично.
И в самом деле – представим себе, как могла бы сложиться судьба и Гумилева-отца, и Гумилева-сына, да и самой Анны Андреевны, если бы Николай Степанович выполнил свое обещание, данное жене в мае 1917 года, когда вопрос о выезде в Париж семьи офицера экспедиционного корпуса еще не стоял так, как после октябрьского переворота.
Гумилев был твердо убежден, что умрет в 53 года, то есть в 1939-м или в самом начале 1940-го. Оставшись во Франции, в самом деле мог бы погибнуть именно так, как хотел: защищая твердыни европейской культуры от нацистского варварства: 1 сентября 1939 года Франция и Великобритания объявили войну Германии. Но до этого он, во-первых, из поэта великих, но до конца не реализованных возможностей стал бы великим русским поэтом (Ахматова была убеждена, что Николаю Степановичу не хватило для этого нескольких, совсем немногих, лет жизни). Во-вторых, именно Гумилев при его феноменальных организаторских способностях и столь же невероятной общительности сумел бы так поставить издательское и вообще литературное дело русского эмигрантского зарубежья, что оно не замкнулось бы на проблемах русской диаспоры, самолюбиво и провинциально отгородившись от культурной жизни Европы. А в скольких экспедициях – географических, этнографических и т. д. и т. п. он мог бы принять самое деятельное участие и сколько открытий чудных могла бы принести его странная склонность к нестандартным идеям и решениям! И Гумилев-младший не в шестьдесят, а в тридцать лет доказал бы миру и граду, что он блестящий историк. И пятнадцать лет каторги и десятилетия изгойства не изуродовали бы его психики…
ЧЕРЕЗ 23 ГОДА
- Я гашу те заветные свечи.
 - Мой окончен волшебный вечер, —
 - Палачи, самозванцы, предтечи,
 - И, увы, прокурорские речи
 - Все уходят – мне снишься Ты!
 - Доплясавший свое пред Ковчегом,
 - За дождем, за ветром, за снегом
 - Тень твоя над бессмертным брегом.
 - Голос твой из недр темноты.
 - И по имени! Как неустанно
 - Вслух зовешь меня снова… «Анна!»
 - Говоришь мне как прежде – «Ты».
 
13 мая 1963-го это 1 мая по старому стилю. Этот день в 1910 году Анна Андреевна и Николай Степанович провели в предотъездных сборах – на следующий день они уезжали в свадебное путешествие в Париж. Для Гумилева – накатанный путь, для Анны – первый выезд за границу, и она, естественно, очень волновалась… Но это было радостное волнение. Не случайна и вынесенная в название стихотворения дата: через 23 года. 1940 – год прихода «Поэмы без героя», где дан такой портрет Гумилева:
- Существо это странного нрава.
 - Он не ждет, чтоб подагра и слава
 - Впопыхах усадили его
 
- В юбилейные пышные кресла,
 - А несет по цветущему вереску,
 - По пустыням свое торжество.
 
- И ни в чем не повинен: ни в этом,
 - Ни в другом и не в третьем…
 - Поэтам
 - Вообще не пристали грехи.
 
- Проплясать пред Ковчегом Завета
 - Или сгинуть!…
 
- Да что там! Про это
 - Лучше их рассказали стихи.
 
* * *
Памяти Ник. Влад. Недоброво
- Ангел, три года хранивший меня,
 - Вознесся в лучах и огне,
 - Но жду терпеливо сладчайшего дня,
 - Когда он вернется ко мне.
 
- Как щеки запали, бескровны уста,
 - Лица не узнать моего;
 - Ведь я не прекрасная больше, не та,
 
- Что песней смутила его.
 - Давно на земле ничего не боюсь,
 - Прощальные помню слова.
 - Я в ноги ему, как войдет, поклонюсь,
 - А прежде кивала едва.
 
В 1920 г. О.М. (Осип Мандельштам – А. М.) пришел ко мне на Сергеевскую, 7, чтобы сказать о смерти Н.В. <Недоброво> в Ялте, в декабре 1919 г. Он узнал об этом несчастии в Коктебеле у Волошина. И никогда никто больше не мог сообщить мне никаких подробностей. Вот какое было время!
  105  
        