92  
         Маруся Волкова. Конец 1910-х гг.
Капитолина Волкова. 1920-е гг.
Вообще-то умыкать черноброво-черноглазую, на его богемный вкус, немного простоватую и слишком уж серьезную Марусю Анреп не собирался. Спешил домой, в Англию, к жене и детям. Но лондонская машинистка Б.В. уж очень просила помочь ее родственнице, барышне из приличной семьи…
Плаванье из-за войны затянулась, чернобровка без памяти влюбилась в своего спасителя, и спасителю (чтобы Маруся не отравилась) пришлось оставить ее при себе – на всю оставшуюся жизнь.
Конечно, если бы Анна Андреевна хотела узнать истину, она бы ее узнала, но она и не пыталась: комфортнее было думать, что Гаршин тронулся умом:
* * *
- А человек, который для меня
 - Теперь никто, а был моей заботой
 - И утешеньем самых горьких лет,
 - Уже бредет как призрак по окраинам,
 - По закоулкам и задворкам жизни,
 - Тяжелый, одурманенный безумьем,
 - С оскалом волчьим…
 - Боже, Боже, Боже!
 - Как пред тобой я тяжко согрешила!
 - Оставь мне жалость хоть…
 
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Анна Ахматова на писательском собрании. Ленинград. Начало 1946 г.
- Еще на всем печать лежала
 - Великих бед, недавних гроз,
 - И я свой город увидала
 - Сквозь радугу последних слез.
 
Как бы Анна Андреевна пережила такое унижение, как разрыв с Гаршиным? Ведь все-все знакомые были оповещены о предстоящей перемене в ее судьбе! На ее счастье, из эвакуации вернулся овдовевший Пунин с дочерью и внучкой, и между ними на первых порах возникло что-то похожее на «призрак прежних дней»:
- И, как всегда бывает в дни разрыва,
 - К нам постучался призрак первых дней,
 - И ворвалась серебряная ива
 - Седым великолепием ветвей.
 
- Нам, исступленным, горьким и надменным,
 - Не смеющим глаза поднять с земли,
 - Запела птица голосом блаженным
 - О том, как мы друг друга берегли.
 
Лад, как и следовало ожидать, продержался недолго: битые черепки склеить можно, а звону не будет. Пунин опять женился, вышла во второй раз замуж и Ирина Николаевна. Жизнь Анны Андреевны снова замерла и превратилась в мучительное ожидание возвращения сына с войны. Вообще-то она знала: Гумилевых вражьи пули не берут, иные смерти на роду им написаны, но кто-то при ней ляпнул, что Лев Николаевич воюет в составе смертников, то есть «штрафных». Вопреки суеверному опасению матери, сын вернулся. Живой и невредимый. И даже восстановился на истфаке. Жили они теперь вместе, вдвоем, и даже кое-как сводили концы с концами.
ПОСЛЕДНЕЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
- У меня одна дорога:
 - От окна и до порога.
 
- День шел за днем – и то и сё
 - Как будто бы происходило
 - Обыкновенно – но чрез всё
 - Уж одиночество сквозило.
 - Припахивало табаком,
 - Мышами, сундуком открытым
 - И обступало ядовитым
 - Туманцем…
 
* * *
- Наше священное ремесло
 - Существует тысячи лет…
 - С ним и без света миру светло.
 - Но еще ни один не сказал поэт,
 - Что мудрости нет, и старости нет,
 - А может, и смерти нет.
 
* * *
- На стеклах нарастает лед.
 - Часы твердят: «Не трусь!»
 - Услышать, что ко мне идет,
 - И мертвой я боюсь.
 
- Как идола, молю я дверь:
 - «Не пропускай беду!»
 - Кто воет за стеной, как зверь,
 - Что прячется в саду?
 
УЧИТЕЛЬ
Памяти Иннокентия Анненского
- А тот, кого учителем считаю,
 - Как тень прошел и тени не оставил,
 - Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
 - И славы ждал, и славы не дождался,
 - Кто был предвестьем, предзнаменованьем,
 - Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —
 - И задохнулся…
 
* * *
- Последний ключ – холодный ключ забвенья.
 - Он слаще всех жар сердца утолит.
 
- Есть три эпохи у воспоминаний.
 - И первая – как бы вчерашний день.
 - Душа под сводом их благословенным,
 - И тело в их блаженствует тени.
 - Еще не замер смех, струятся слезы,
 - Пятно чернил не стерто со стола —
 - И, как печать на сердце, поцелуй,
 - Единственный, прощальный, незабвенный…
 - Но это продолжается недолго…
 - Уже не свод над головой, а где-то
 - В глухом предместье дом уединенный,
 - Где холодно зимой, а летом жарко,
 - Где есть паук и пыль на всем лежит,
 - Где истлевают пламенные письма,
 - Исподтишка меняются портреты,
 - Куда как на могилу ходят люди,
 - А возвратившись, моют руки мылом,
 - И стряхивают беглую слезинку
 - С усталых век – и тяжело вздыхают…
 - Но тикают часы, весна сменяет
 - Одна другую, розовеет небо,
 - Меняются названья городов,
 - И нет уже свидетелей событий,
 - И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
 - И медленно от нас уходят тени,
 - Которых мы уже не призываем,
 - Возврат которых был бы страшен нам.
 - И, раз проснувшись, видим, что забыли
 - Мы даже путь в тот дом уединенный,
 - И, задыхаясь от стыда и гнева,
 - Бежим туда, но (как во сне бывает)
 - Там все другое: люди, вещи, стены,
 - И нас никто не знает – мы чужие.
 - Мы не туда попали… Боже мой!
 - И вот когда горчайшее приходит:
 - Мы сознаем, что не могли б вместить
 - То прошлое в границы нашей жизни,
 - И нам оно почти что так же чуждо,
 - Как нашему соседу по квартире,
 - Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
 - А те, с кем нам разлуку Бог послал,
 - Прекрасно обошлись без нас – и даже
 - Всё к лучшему…
 
  92  
        