140 
Газетчик тоже обещался подать в суд. Ибо никому не позволено бить репортера в морду. Ну и что? Да будь он хоть трижды просветитель и брат датского физика! Что, трудно показать, где лежит князь-обгорелец? Ведь помрет же! – и ни слова нашим любезным читателям… Вон? Что значит вон? Вы забываетесь, милостивый…
Вот тут и вышло в морду.
Чины, выпив водки на посошок, увезли брыкающегося газетчика силой. Тамбовское Диво устроило всех. Дождь с Луны, и никаких закавык. Свидетельства подтверждают. А кто там жив, кто мертв – дело врачей да гробовщиков.
Скорее гробовщиков, как ни прискорбно.
– Хорошо, князь. Я выполню все, что вы велели.
– С-с… с-спаси…
– Отдыхайте. Вам вредно волноваться.
– Я бы… с-сам…
И вдруг, приподнявшись на подушках, Волмонтович подвел итог прежним, твердым и звучным голосом:
– Сам не могу. Значит, вы сделаете.
* * *
– Мы можем чем-то помочь, герр Чжоу?
– Можете. Сядьте на лавку и ни во что не вмешивайтесь. Хотя… Герр Алюмен, взгляните в это зеркало. Что вы видите?
Китаец, мрачно улыбнувшись, протянул Эрстеду дешевое зеркальце в оправе из ракушек, скрепленных клеем. Не говоря ни слова, полковник уставился на собственное отражение. Он смотрел долго, как показалось Огюсту, целую вечность. Чжоу Чжу не торопил его.
А ребенок все играл лошадкой, словно был в избе один.
– Да, вы правы, – наконец сказал Эрстед, хмурясь. – Я скверно выгляжу. Это были не лучшие дни в моей жизни. Увы, герр Чжоу, надо признать, что я старик. Пожалуй, я вдвое старше вас. Самое время осесть в Копенгагене, греть ноги у камина и писать мемуары. Надеюсь, наш добрый Фредерик простит мне конституционные грехи юности…
– О да, вы вдвое старше меня, – согласился Чжоу Чжу. – А как же иначе? Больше вы ничего не скажете?
Эрстед взвесил зеркальце на ладони.
– Тяжелое… Кое-что скажу, герр Чжоу. У Месмера был железный жезл. Не вдаваясь в подробности, замечу лишь, что весил этот жезл несуразно мало. Это противоречило всем законам природы. Я поначалу удивлялся, а потом, когда стал учиться работе с жизненным флюидом, кое-что понял.
– Что вы поняли? – нетерпеливо перебил его китаец.
– Что нечего лезть к природе с моей куцей линейкой. Так вот, ваше зеркальце… Оно слишком тяжелое. А я уже умею работать с флюидом. Что получится, если поймать этим зеркалом луч солнца? Солнечный зайчик? Или что-то другое, особенное?
Чжоу Чжу еще раз улыбнулся:
– И снова я недооценил вас, герр Алюмен. Ладно, давайте резервуар сюда.
– Можно и мне? – удивляясь собственной наглости, спросил Огюст.
Видя, что китаец не возражает, он взял зеркало у датчанина. Никакой обещанной тяжести молодой человек не ощутил. Из экзотической рамки на него глянула знакомая, довольно унылая физиономия. На заднем плане, смазывая очертания стены с парой дрянных лубков, повешенных в качестве украшения, падал густой снег.
…снег?!
- – Это кто глядит в окно
- На нашу компанию с Маржолен?
- Это бедный шевалье —
- Гей, гей, от самой реки…
Хрусталь подлецов-колокольчиков. Шепот ледяных минут. Шорох инеистых часов. Какой-то важный господин. Он отстранил Огюста и занял место в центре зеркальца. Красный мундир, орден на шее. Господин выглядел неживым. Да он и был неживым – синюшная бледность щек, потухший взгляд. Впрочем, господин задержался ненадолго. Его сменил мальчик с лошадкой. Мальчика – гимназист в фуражке. Гимназиста – лысый старец с седой, раздвоенной на конце бородой. За старцем маячил сундук, покрытый изношенным пальто. Стол со стаканом чая. Библиотечные полки. Горят рукописи: дым, язычки пламени. Монастырское кладбище – прямо на глазах оно превращается в парк для гуляний.
«Существенною, отличительною чертою человека являются два чувства – чувство смертности и стыд рождения. Можно догадываться, что у человека вся кровь должна была броситься в лицо, когда он узнал о своем начале, и как должен был он побледнеть от ужаса, когда увидел конец в лице себе подобного, единокровного. Если эти два чувства не убили человека мгновенно, то это лишь потому, что он, вероятно, узнавал их постепенно – и не мог вдруг оценить весь ужас и низость своего состояния…»
Темнота и верчение снега.
– Что вы видели?
Огюст вздрогнул. Оказывается, он уже некоторое время не смотрел в зеркало, а совсем наоборот, выставив руку, направлял зеркало на играющего мальчишку. Зачем он это сделал, Огюст не знал.
140 
