69 
Можно было подождать неделю — дней десять и совершенно бесплатно удостовериться в факте беременности у врача. Но разве я могла ждать?
Когда у моей институтской подруги обнаружили давнюю, непонятно как пропущенную прежде близорукость и прописали ей очки, она первое время ходила чумная. Никак не ожидала, что мир не расплывчат, а четок и ясен, что она может видеть волосики на ногах у женщин, щетину на лицах мужчин, что зеленая трава, оказывается, зеленее, а голубое небо — голубее. Я вспомнила об этой подруге, потому что со мной сейчас происходило нечто подобное. Люди, предметы, вещи, которые меня окружали, стали вдруг объемнее и красивее. Мне казалось, что все должны обязательно и постоянно друг другу улыбаться — так, как делаю это я. Ведь жизнь — замечательно прекрасная штука. И если кто-то мало улыбался, или хмурился, или злился, мне хотелось встряхнуть его и сказать, чтобы не тратил понапрасну время и немедленно принялся веселиться.
Октябрьский сразу понял, что со мной происходит.
— Чему ты радуешься? — хмыкнул он. Можно подумать, что тебя осеменил маршал и обещал, что родится генералиссимус. Все дети — большие паршивцы. Я только в законном браке троих родил, говорю тебе со знанием дела. Сколько? Недели четыре беременности? Подожди, сейчас тебя тошнить и мутить так начнет, что свет не мил будет.
Все-таки наш грубиян Октябрьский очень деликатный человек. Он даже не спросил меня, собираюсь ли я выходить замуж.
Я не собиралась. Я была так ошарашена своим счастьем предстоящего материнства, что боролась с желанием хватать за рукава прохожих на улице и радостно им сообщать:
— Представляете, я беременна! У меня будет ребенок!
Тетушка, которую я надеялась огорошить известием, восприняла его как долгожданную премию:
— Наконец-то! Взялась за ум. Так, ты будешь наблюдаться у Горбунковой, она лучший специалист по позднородящим.
— Лучше поздно, чем никогда, — обиженно буркнула я.
Но тетя Капа не слушала, она расписывала мою жизнь на девять месяцев вперед, и мне оставалось только и можно поддакивать: «Да, тетя. Хорошо, тетя. Поняла, тетя».
Ирина, повизжав и поойкав от восторга, конструктивно предложила:
— Юлька, роди девочку, мы их с Васькой поженим.
Я не возражала. Я не возражала ни против чего, кроме разговоров о моем замужестве. Конечно, и тетушка, и подруга не преминули поинтересоваться на этот счет.
Ирине я просто велела заткнуться и не донимать меня с глупостями. С тети Капы под угрозой у меня выкидыша взяла честное-пречестное слово, заставила поклясться моим здоровьем, что она не заикнется Сержу о браке.
Конечно, с близкими людьми можно было бы и поделиться собственными теориями. Но тетушка и Ирина определенно не оценили бы глубины моих доводов и аргументов.
Я уже давно свыклась с мыслью, что у меня, только у меня будет ребеночек, и никого не собиралась допускать до своего чада.
Много лет, засыпая дома по вечерам, укачиваясь по утрам в метро, я пересматривала мысленно картины: я и младенец, которого я пеленаю, кормлю, вожу в коляске; я и малыш, который только начал самостоятельно топать ножками; я и девочка, которую наряжаю первый раз в школу. В моих мечтах все было понятно, ясно и расписано. Так жили мы с мамой, так же буду жить я со своей дочкой или сыном. В этих картинах не было места еще для одного действующего лица. Однажды я пыталась нарушить идиллию, ввести новый персонаж — как в кислоту нырнула; ладно, хоть жива осталась.
И вообще пора смириться с фактом, что наше время — время поголовной безотцовщины. Сделать выводы и мирно воспитывать своих чад. В живой природе, кстати, матери-одиночки встречаются сплошь и рядом. Медведица одна до трех лет медвежат нянчит. В ее берлоге может быть несколько поколений, и старшие помогают малышей воспитывать. А батюшка шатается где-то, ни пропитания, ни защиты от него не дождешься, да и не требуется.
С другой стороны, я не собиралась выставлять Сержа за дверь. Я его люблю, скучаю без него. Но… Что — «но»? Кажется, я запуталась.
Я думала о Серже с жалостью. Словно меня лауреатом сделали, а ему ничего не светит. Бедный мавр, ты сделал свое дело.
Я уже не ждала приезда Сержа со свирепой тоской, не торопила время и даже не прочь была его потянуть: приедет Серж и будет мешать мне наслаждаться радостью нового состояния.
Собственное тело, которое я и прежде любила и холила, теперь мне казалось загадочным вместилищем таинственных, волшебных превращений. За сей священный сосуд я очень переживала. Гололедица стала моим личным врагом, я ходила шаркающей походкой старушки; спускаясь по лестнице в подземный переход, держалась за перила. Не брала в руки тяжестей более двух килограммов, слушала классическую музыку и мгновенно переключала телевизор, если там показывали сцены насилия.
69 
