125 
– Это ничего не значит.
– Как ничего?
– У нас четверть часа. Примерно столько времени нужно берсеркам Тилля, чтобы перестать быковать. Пристреляться к чердачным окнам, одолжить у Белдо пару боевых магов, знающих, что такое парализующие шары, замедление времени или превращение воздуха в пылающий газ. Это очень больно, когда вдыхаешь огонь. Страшнее, чем быстрая смерть.
– А Белдо даст магов?
– Думаю, уже дал. Бедный Белдо! И друга продал, и прибыли не получил. Вдвойне обидно, – под нос себе пробормотал Долбушин.
– То есть нам не спастись? – спросила Рина.
Ей было ясно, что, даже если она и решит оставить этого странного человека с убивающим зонтом, вызывавшего такие противоречивые чувства, через слуховое окно с Гавром ей не пробраться. Пока этот олух сообразит, что от него требуется, и взлетит, их утыкают болтами. Если же и не утыкают – уйдут ли они от гиел? Сомнительно.
– Выход есть, – сказал Долбушин.
– Какой?
Он молча протянул ладонь.
– Выманиваете у меня закладку, так?
Долбушин лег на спину. Лежа было проще держать под прицелом ближайшее окно и люк.
– Кое в чем ты права, – сказал он, уходя от прямого ответа на вопрос.
– В чем?
– Насчет этой куртки. Она и правда Артурыча.
Рина резко повернулась к нему. Лица Долбушина было не разглядеть – только светлеющий овал.
– Что?
– Это куртка Артурыча. Разве не видно, что она мне коротка? – повторил Долбушин.
Рина и верила, и не верила.
– Вы были у Мамаси? У моей мамы? Зачем?
– Я жил у нее несколько дней, когда в меня стреляли люди Тилля. Но она не твоя мать, – сказал голос, который Рина воспринимала как голос нижней части овала.
Ночь чужда удивлению.
– А чья? – спросила Рина просто.
– Мама Эли.
– Эли? Так значит… – повторила она эхом, мгновенно вспоминая фотографию. – А сама Мамася знает, что я не?..
– Не знает.
– А про Элю?
– Тоже нет. Ее воспоминания отредактированы, как и твои. Но Эля сейчас у нее. Думаю, разберутся рано или поздно, – сказал Долбушин.
Рина, сама не зная зачем, водила пальцами по полу. Ощущала цементную крошку, пыль, какие-то щепки.
– Я догадывалась, что я не… Боялась об этом думать. Но чья я тогда дочь?
Долбушин много раз представлял, как это будет, однако все оказалось по другому. Ответ вырвался сам и очень быстро.
– МОЯ!
– ВЫ?!
Долбушин молчал, далеко отставив руку с зонтом, чтобы случайно ее не коснуться. И его неосознанная, почти автоматическая забота, и молчание сказали Рине больше, чем если бы он что-то горячо доказывал. Да и что доказывать, когда главное сказано. Рина запуталась. Устала. Ей хотелось выть.
– Я вам не верю! Это полный бред! – задиристо продолжала Рина. – Ну и как, по вашему мнению, меня зовут? Катя?
– Почему Катя? Аня.
Она вслушалась в это кажущееся чужим имя.
– Серьезно? Всегда терпеть не могла этих Анек! А мою маму?
– Нина.
– Ну и где она?
– Ее нет.
– А куда она делась? – Рине нравилось быть бесцеремонной. – Уехала?
– Умерла, – выдавил Долбушин.
– Когда? – оглушенно спросила Рина. Боли она пока не чувствовала. Только отзвук чужой боли и недоумение.
Ответить он не успел. По крыше вновь застучали болты, а потом кто-то мягко прошел над их головами. Царапнул крышу, и стало ясно, что у него есть когти. Потом еще удар, но уже не от стрел. Похоже, человек спрыгнул с седла и теперь, замерев, стоял, чутко вслушиваясь в то, что происходило на чердаке. Шаги вкрадчиво приблизились к дальнему окну. Что-то тонко засвистело, зашуршало, скатилось. И опять раздался едва различимый свист.
– Пожарной лестницы тут нет. Они пытаются поднять кого-то на крышу, – догадался Долбушин.
– Кого?
– Скоро узнаем. Заряди шнеппер!.. Стреляй сразу, как что-то увидишь.
– А что я должна увидеть?
– Понятия не имею.
Рина натянула тетиву и вложила новый пнуф. Она держала под прицелом крайних два окна, Долбушин – остальные. Гавр держал под контролем самого себя – и это было уже немало. Слышно было, как снаружи кого-то поднимают в системе. Обострившимся слухом Рина различила щелчок карабина. Ага, отстегивают! Помогают стащить систему. Смазанный звук голосов. Кто-то шепотом упирался. На него шипели.
125 
