118 
Облегчение вышло на пятый день.
…Изба стояла шагах в десяти от тропы, и ноги у неё были самые то ни на есть куриные. Но никакого частокола с черепами вокруг не наблюдалось. Удальцева это разочаровало, Листунова обнадёжило, а Роман Григорьевич сказал:
— Есть забор, нет забора — какая нам разница, господа? Лишь бы внутри была еда.
— Верно! — хлопнул себя по лбу герой Иван. — Это ж бабы-яги изба! Она всегда путника накормит-напоит, в баньке выпарит и спать уложит!
— Или посадит в печь, а потом на косточках покатается-поваляется! — ехидно возразил Тит Ардалионович, ему нравилось противоречить пальмирцу.
Но не случилось ни того, ни другого — изба оказалась пустой, похоже, хозяйка пребывала в длительной отлучке. Выяснить это удалось не сразу — изба смотрела дверью вбок.
— Избушка-избушка, стань по старому, как мать поставила! — торжественно воззвал Листунов. Постройка повернулась к нему задом — должно быть, именно так поставила её загадочная «мать». Тогда он испытал второй вариант: к лесу задом, ко мне передом. Но лес был кругом, и глуповатая изба принялась крутиться из стоны в сторону, она явно не могла определиться с направлением.
Не проще ли нам самим её обогнуть? — заметил Роман Григорьевич скептически и велел избе остановиться.
Дверь отворилась без особых усилий — воров хозяйка явно не стереглась. Внутри было давно не метено, печь не топлена, пахло сыростью, и гераниум на оконце завял. Свежей еды не нашлось, зато в ларе у печки удалось раздобыть несколько кругов сухого финнмаркского хлеба, мешочек гречневой крупы, берестяной коробок с солью и кусок пересохшей ягодной пастилы. И снова не обошлось без полемики, на этот раз её вызвала связка сушёных грибов, свисавшая с балки. Листунов хотел и её прихватить: наверняка, съедобные — не станет же яга собирать поганки? Ого, ещё как станет, заверил Тит Ардалионович, и Роман Григорьевич, уже порядком уставший от роли третейского судьи, заключил, что он прав, потому что рядом с грибной связкой висела вторая, из сушёных жаб, а от них и до поганок недалеко. И вообще, не исключено, что грибы были заготовлены не для еды, а для колдовства.
Кроме небольшого запаса провизии, из жилища лесной ведьмы пришлось умыкнуть маленький чугунный котелок, и — самое главное — огниво, обнаруженное на приступке у печи. Забегая вперёд, отметим, что именно эта находка позднее спасла им жизнь. А чтобы не угрызаться совестью и не прослыть ворами на весь Буян, в благодарность хозяйке оставили на столе девять старых мекленбургских талеров, две новые германские марки и пять серебряных рублей. По-хорошему, за такие деньги можно было бы выкупить избёнку целиком, со всем скарбом, если бы та стояла в какой-нибудь из российских деревень и не имела куриных ног. Чрезмерная щедрость наших героев объяснялась тем, что у них вообще не были уверенности в том, нуждается ли обитательница зачарованного леса в деньгах, имеют ли они для неё хоть какой-то смысл. Просто больше нечего было оставить взамен. Сами-то они уже успели познать истинную ценность самых обычных вещей, и особенно еды.
На шестой день стало ясно: они на верном пути. Лес вокруг начал стремительно меняться, на глазах погружаясь в осень, всё более и более глубокую. Уже и костюмы не приходилось тащить связанными в узел, и шинели становились нелишними. Если бы не огниво — плохо бы им пришлось холодными ночами. Когда лужи по краям схватываются тонким иглистым ледком, а с серых небес сыплет ледяная морось, от заката до рассвета на ветвях не высидишь — недолго насмерть закоченеть.
Правда, с огнивом они, привычные к шведским спичкам, поначалу намучились. Кресало обдирало пальцы, трут отсыревал и разгораться не хотел. Ну, ничего, приспособились, а трут стали носить под одеждой, к душе поближе. Зато костёр спасал и от стужи, и от нежити лесной. Последней, к слову, становилось всё меньше и меньше: не то расползалась по норам в преддверие зимы, не то ослабевали лесные чары. Такого безобразия, как в первую ночь, больше не повторялось. Духи лесные шуметь шумели, но на глаза не показывались. Только волки выли по-прежнему, и Роман Григорьевич продолжал оборачиваться. «А если явится голодная стая, и не испугается ни огня, ни выстрелов? — объяснял он спутникам. — Мне стольких волков, понятно, тоже не победить, но вдруг сумею с ними столковаться?» Ему не хотелось признаваться, что в волчьей шкуре, да на подстилке из шинели, спать гораздо теплее, чем в человеческом обличье. Правда, шинель потом безобразно воняет мокрой псиной, но в колдовском деле издержки неизбежны…
118 
