7 
– Да только золото это, – оправдывался он, – я хотел взять не для себя, а для моего принца. Его казна была пуста, и он очень в нем нуждался.
– Я прекрасно вас понимаю, – сурово произнес монах, – и тем не менее из-за этого пострадала невинная душа. Эта юная девушка, которую вы не смогли полюбить…
– Я полюбил ее и все еще люблю, она стала моей женой, и я никогда не перестану ее любить. Я сам же и угодил в расставленные мною сети, в этом-то и состоит мое наказание. Единственное, о чем я теперь сожалею, так это то, что я ничего о ней не знаю.
Воцарилось молчание, его нарушало лишь прерывистое дыхание де Селонже. Монах, погруженный в собственные мысли, смотрел на него отсутствующим взглядом. И вдруг он неожиданно вытащил из-под рясы небольшой бумажный свиток и вложил его в руки узника.
– Один человек вчера вечером умолял меня передать вам это послание. Кажется, в нем содержится именно то, что вам так хотелось узнать.
Филипп взял свиток так, как будто это была облатка.[1] Его глаза вспыхнули радостью.
– Этот человек, он назвал вам свое имя?
– Конечно, иначе я бы не взял у него письмо. Он сказал, что его зовут Матье де Прам.
Позабыв, что он должен оставаться коленопреклоненным до тех пор, пока не получит отпущения грехов, Филипп, обрадованный этим известием, вскочил и подошел к окошку, светившему розовым светом утренней зари. Его пальцы дрожали, не решаясь развернуть тоненький свиток.
Де Прам был его оруженосцем, он столько лет провел рядом с ним, бок о бок, как на войне, так и в жизни, что в конце концов стал одним из самых лучших и верных его друзей. Они расстались в марте, когда Филипп отправил его в Турень разузнать, что сталось с Фьорой. Ему была невыносима сама мысль, что он ничего не знает о ней, и никто другой не смог бы выполнить его деликатное поручение лучше, чем Матье: увидеть – и не быть увиденным, узнать, но так, чтобы никто не догадался о его присутствии.
Гордость не позволила Филиппу самому поехать за своей женой, как ей того хотелось, о чем она и сказала ему самым дерзким и бесцеремонным образом. Однако больше всего его пугала последняя брошенная ею в его адрес угроза: аннулировать их брак и вернуть себе свободу… Вполне возможно, для того, чтобы отдать свои руку и сердце кому-то другому. Если это так, то Филипп хотел бы знать, с кем ему придется драться в поединке не на жизнь, а на смерть. Хотя и вдали от него, Фьора все равно останется его женой, чего бы это ему ни стоило.
Матье, кажется, не очень-то понравилось это поручение.
– Ты хочешь, чтобы я исполнял там роль шпиона?
– Точнее сказать – друга. Я не могу сам поехать во Францию, поскольку, появись я там, меня сразу же упекли бы в темницу. Людовик XI знает, что я никогда не присягну ему. Он не преминул бы воспользоваться этим случаем, чтобы избавиться от меня и сделать вдовой мою жену. Но если понадобится защитить мою честь, я найду способ присоединиться к тебе. Вдвоем мы могли бы ее похитить.
– В таком случае почему бы тебе не сделать это сразу?
– Потому, что мне хочется дать ей еще немного времени. Потому, что я хочу знать, чего стоит ее любовь. А насилия она бы мне сейчас не простила.
Немного поворчав, Прам уехал.
Несколько дней спустя герцогиня Мария послала Селонже в Дижон, и он так и не смог получить столь важные для него известия.
– Вы не читаете? – удивился монах.
Филипп обернулся к нему. Его нерешительность была нелепа, и он хорошо это знал. А причина заключалась в том, что он боялся прочесть там жестокие для себя слова. Конечно, Матье не был летописцем, а уж пером владел и вовсе как нерадивый ученик. На него нельзя было положиться в тех случаях, когда требовалось смягчить или приукрасить витиеватой речью жестокий смысл поступков или слов.
Собравшись с силами, Филипп развернул наконец записку. В ней было всего несколько строк: «У нее все хорошо. Об аннулировании брака уже не может быть и речи, так как она к сентябрю ждет ребенка… Прости, что я так поздно приехал. Я – твой верный друг и страшно хотел бы тебе помочь… Я очень несчастен…»
На глазах у Филиппа навернулись слезы, которые он даже не пытался скрыть. Коль скоро он обнажил перед этим монашком всю свою душу, то не все ли равно теперь, если тот увидит, как он плачет. Заметив в его глазах недоумение, он протянул ему записку.
– Прочтите, брат мой! Вы поймете, почему я плачу… Это от радости. Господь по доброте своей посылает мне сына, так что я не уйду бесследно из этого мира.
7 
