12 
— Очень мило с твоей стороны, — сказала Андре. — Я верну.
И она поцеловала меня в щеку. Для этого ей пришлось подойти ко мне чуть поближе, и ее сумка коснулась моих трусов: она висела как раз на этой высоте.
Потом Андре ушла. Мне казалось, что у меня что-то вроде жара.
Увидев Бобби, я сразу же все ему рассказал, немного приукрасив эпизод с ласками под пледом: получилось, будто моя девушка ласкала мой член всерьез, как при мастурбации. Тогда он заявил, что все было нарочно: они наверняка сговорились заранее, ведь это одна из обычных забав Андре, — невероятно, что моя подруга согласилась.
— Вот это девушка, — сказал он.
Я-то знал, что дело обстояло не совсем так, но это не мешало мне довольно долго ощущать себя человеком, чья подружка способна выдумывать такого рода забавы и воплощать их в жизнь. Так продолжалось некоторое время, потом все вернулось на круги своя. Однако какое-то время я вел себя с нею иначе — и она тоже вела себя со мной по-другому. А после мы испугались — и все стало по-прежнему.
Иной раз так бывает, когда к делу причастна Андре.
Мать Святоши почему-то вбила себе в голову, что ей нужно поговорить с нами, с друзьями своего сына, и она специально это организовала — все так устроила, чтобы побеседовать с нами в отсутствие Святоши. Бобби удалось улизнуть, а нам с Лукой — нет, и мы вдвоем остались с ней.
Это была тучная синьора, очень ухоженная: мы никогда не видели ее без макияжа или в туфлях, не подходящих к наряду. Даже дома она была одета безупречно — все идеально подобрано, хотя и по-домашнему просто. Она хотела поговорить с нами о Святоше. Начала она издалека, а потом поинтересовалась, что нам известно насчет его идеи о принятии сана: что ее сын хочет стать священником, когда вырастет, или даже раньше. Она спросила нас об этом весело, давая нам понять, что просто хочет побольше разузнать и мы не должны думать, будто ее вопрос таит в себе какой-то подвох. Я ответил, что ничего не знаю. Лука, по его словам, тоже не имел ни малейшего понятия об этом. Она немного помедлила. Потом заговорила иначе, тверже, и все стало на свои места: теперь она держалась как взрослый человек, беседующий с двумя мальчишками. И нам пришлось рассказать все, что нам было известно.
— Святоша ко всему относится ужасно серьезно.
Она кивнула.
— Иной раз его трудно понять, а он никогда ничего не объясняет — не любит объяснять, — сказал Лука.
— Вы когда-нибудь обсуждаете это между собой?
— Обсуждаем? Нет.
— Ну так что?
Она хотела знать. Его мать хотела услышать от нас, что все мы просто молимся — а Святоша отдается молитве страстно, опускается на колени с особым рвением: мы просто меняем позу, а он будто падает. Она желала найти ответ на вопрос, почему ее сын долгие часы проводит с бедными, больными и заключенными, превращаясь в одного из них, забывая о приличиях, теряя меру в своем милосердии. Она стремилась понять, почему он столько времени сидит за книгами, спрашивала нас: мол, а мы тоже опускаем голову, когда нас ругают, и неспособны взбунтоваться, резко ответить? Ей нужно было как следует разобраться в том, что значат все эти священники, письма, которые они ему пишут, телефонные звонки. Выяснить, смеются ли над ним товарищи, как смотрят на него девушки, уважают ли его и насколько велико расстояние, отделяющее его от мира. Эта женщина спрашивала нас, возможно ли в нашем возрасте всерьез намереваться посвятить жизнь Богу и его служителям.
— Ах, вот оно что, — ответили мы.
— Да. Как такое может прийти в голову?
Лука улыбнулся.
— Странный вопрос, — сказал он. — Ведь все вокруг будто нарочно толкает нас к этому безумию, как к свету. Разве удивительно, что слова взрослых глубоко запали ему в душу и ни один урок не прошел даром, с самого раннего детства? Вы должны радоваться его решению.
— А я не рада, — ответила мать Святоши. И добавила, что они старались прежде всего привить ему чувство меры, зная, что в нем их сын найдет противоядие от всего, чему его будут учить в дальнейшем.
— Но ведь в любви нет меры, — возразил Лука. Казалось, будто его устами говорит кто-то другой. — В любви и в боли, — добавил он.
Женщина взглянула на него. Потом на меня. Вероятно, она спрашивала себя: может, все отцы и матери слепы и не способны разгадать тайну своих детей — все эти взрослые, потерявшие бдительность: им кажется, что мы еще слишком юны. Потом она спросила, не приходило ли нам в голову стать священниками.
12 
