Капец
52 
В большой свежеокрашенной зелёным комнате с окнами в решетках стоял стол, по бокам — две скамьи, вделаны в стены. На одной — аппетитная женщина: в яркой помаде, большеротая, с пухлой грудью, в чем-то ярком и коротком, полные коленки изрядно вылезают наружу. Напротив величественно громоздился старик в берете, с синяком под глазом.
— Здравствуйте, я немец, Манфред, учу русского, стажировка…
Баба равнодушно скользнула по мне, но заинтересованно остановилась на свёртке:
— Что там? — а старик отозвался:
— И не старайтесь! Наш язык не поддается дрессировке, как и наш народ!
— Во, завёл шарманку… — Женщина досадливо поморщилась, взяла пирожок. Старик тоже потянулся было к пирожку, но она ловко забрала себе и второй: — Тебя сейчас выпустят, а мне сидеть еще до хер знает сколького…
— Извольте. Вы не женщина, а баба. Правильно говорят — хамунизм мы построили, а до всего остального руки не дошли…
От старика шёл легкий винный запах. Я решил сесть к бабе, но и от неё тянуло спиртным.
— Меня зовут Манфред, Фредя. А вас?
— А меня — Земфира… А вообще — Алка.
— Не понял, — сказал я.
Старик злорадостно уточнил:
— Земфира — это рабочий псевдоним, знаете ли, как у Ульянова — Ленин, у Бронштейна — Троцкий…
Активно прожевывая кусок — грудь ходила валунами, — Алка махнула на него пирожком:
— Да замолк, дай спокойно пожрать!
Они все постоянно употребляют совершенный вид прошедшего времени: «Сделал! Сел! Встал! Принес! Замолк!» Есть в этом что-то очень неприятное, фамильярное, грубое, наглое… И интонации голоса при этом такие… недружественные… грубые… язык — зеркало социума…
Алка, дожевав пирожок, поинтересовалась:
— Сигарет, случайно, нет?
— Нет, не курю.
— Я слыхала, у вас в Европе никто уже почти не курит?
— Да, мало кто.
Она вытерла пальцы о юбку:
— За что тебя? Драка?
— Нет, какое!.. Регистрация не была.
— А, в рейд попал?
— Нет, в бюро. Там началась всякая, такая… катава-силия… Бухты-барханы…
— Чего?
— Шум-шмум. — Я вспомнил шофера. — Разговоры, карточки… Зачем фотоаппарат, кассеты…
— И всё? Отпустят, — уверенно сказала она. — Проверят и выгонят. У меня тоже прописка просрочена, вот менты и выловили…
— И что делали?
Она подкинула снизу груди:
— Ничего. Сижу, жду, когда бабло подвезут. Сестра должна приехать к вечеру из Холмогор, бабки привезти, чтоб этим проклятым гадам пасть заткнуть… А пока вот с утра посадили… до денег, сказали, будешь сидеть…
— Разбойный приказ, одним словом, — подал реплику старик и приподнял шляпу: — Самуил Матвеич!
Он был одет в потертый клетчатый пиджак и тёплую ковбойку, на лице — костяные очки; скрюченно-неподвижными пальцами он трогал синь в подглазье.
— Чей приказ? — не понял я.
— Раньше сие заведение называлось Разбойный приказ. А еще раньше — Разбойная изба. Сидка главных разбойников.
Тут я вспомнил:
— Да, Пётр Большой, Гроссе, знаю… Приказы… Учили.
— Нет, батенька, Разбойный приказ был еще при деде Петра… И до него… Заведовал разбоями, грабежами, палачами, тюрьмами… Потом сыск назывался…
— А вы почему тут? — спросил я, хоть и знал по фильмам, что в тюрьме такие вопросы задавать нельзя. Но это и не казалось настоящей тюрьмой — скорей как в очереди к врачу.
— Видите ли, обстоятельства…
Алка поправила лифчик, подбросив снизу руками груди:
— Он в киоске газетном тут работает, у него иногда пакеты с травой ребята оставляют… Ну и… что-то не срослось с ментами…
— О нет, нет! — запричитал старик, а баба рявкнула на него:
— Чего нет-нет? Да-да! Марихуана, а что же? Марь-Иванна!
— Но они говорили, что это тибетский сбор трав, от кашля… календула… простуда…
— Ага, тибетский сбор с краснодарских гор…
— Я не знал.
— Всё ты знал.
Значит, это дилер. Алка спросила меня:
— Слушай, дружок, а ты там, у себя в Германии, по борделям ходишь?
Я опешил:
— Я?.. Нет. У меня подруга Элизабет.
— А… а я думала… — разочарованно протянула она. — А цены не знаешь?
— Какие?
— Ну, на эти… на секс.
— А, — понял я. — Средняя — от 50 до 100 евро.
Алка удовлетворенно кивнула и восхищенно закатила глаза:
— Это что же, в день до штуки евро срубить можно?
— Зависит от вашей выносливости, мадам, — ядовито вставил старик, а я ответил:
52 
