9 
Он упорно не замечал Люси, и она тихонько проскользнула в угол комнаты, однако в этот раз ни его безразличие, ни что-либо еще не могло ее обрадовать. Опять эта ненавистная комната! Ее живот сжался от леденящего страха. Она побывала здесь уже дважды, и для Люси эти два раза были равны тысяче. Ибо в обоих случаях мужчины, делившие с ней эти покои, умирали.
О Господи! Люси охватила паника. Какой же надо быть наивной дурой, чтобы поверить в то, что Хасим-хан вот так запросто ее отпустит! Значит, она неверно истолковала действия хана как намерение натравить британскую армию на Шерали? Значит, индийский купец просто прибавится к списку жертв, умертвленных ее злыми чарами?
Купец пересек комнату, бросив едва заметный взгляд в сторону девушки. Его ничуть не удивило ее боязливое молчание. Женщина должна говорить, только если ее спрашивают, а рабыня всегда должна бояться. Ему, казалось, очень понравилось приготовленное в комнате угощение, и он рассыпался в щедрых похвалах. Если купцу и приходила в голову мысль о вероломстве Хасим-хана, то внешне это никак не проявлялось. Люси терялась в догадках — то ли индиец безнадежный глупец, то ли он невероятно мудр.
Стражник развернул толстый соломенный тюфяк и положил на него вышитые подушки. Потом вынул из грубо вытесанной в стене ниши два больших шерстяных одеяла и энергично их встряхнул. К счастью, они оказались совсем не ветхими и достаточно чистыми, и потому не содержали ни большого количества пыли, ни притаившихся в складках скорпионов. Люси давно научилась тщательно проверять постель, прежде чем в нее ложиться. Наконец, указав на медный кувшин с холодным чаем и поднос с различными закусками, стражник поклонился и вышел из комнаты.
Купец снял тюрбан, растянулся на тюфяке и начал расстегивать пуговицы своей стеганой куртки. Когда шаги стражника стихли, купец приблизился к выходу и осторожно отдернул занавеску. Убедившись, что никто не подслушивает, он обернулся и взглянул на Люси в упор.
— Теперь ты можешь говорить, — негромко сказал он на пушту. — Нас никто не слышит. Почему ты дрожишь? Что в этой комнате тебя так напугало?
2
Его проницательность до такой степени поразила Люси, что минуту-другую она просто смотрела на него выпучив глаза. И уже открыла было рот, но тут осторожность взяла верх. Что ей известно об этом человеке, кроме того, что он индиец, купец-мусульманин? Вряд ли такой человек доброжелательно отнесется к пленной англичанке. Да, он умеет сдерживать свои чувства, но из этого вовсе не следует, что она может ему довериться. Люси не знала, как он отнесется к известию, что, возможно, уже отравлен Хасим-ханом — возьмет и обвинит во всем ее.
Люси решила прикинуться тупой — к этой защите за два года приходилось прибегать довольно часто. Она почтительно склонила голову.
— Прости меня, хозяин. Мои женские мозги столь ничтожны. Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты прекрасно меня поняла, англичанка. В большом зале, когда ты распростерлась ниц перед ханом, ты делала вид, будто боишься его, но я видел, что в глубине души ты презираешь его.
Глаза девушки были скромно потуплены и потому скрыли вспыхнувшее в них удивление.
— Я сожалею, что мое поведение ввело тебя в заблуждение, хозяин. Хасим-хан — повелитель Кувара, его великая мудрость почитается…
— Избавь меня от этих глупостей, англичанка. Хасим-хан — редкостный дурак, и мы оба это знаем. Однако подчас дураки бывают куда опаснее мудрецов, и именно поэтому я желаю знать, чем тебя напугала эта комната. Ты начала бояться, только когда стражник привел нас сюда. Не отрицай. Ты бледна, твои руки дрожат. Что такого ужасного в этих спальных покоях?
Запоздалым движением Люси спрятала предательски дрожащие руки под накидку, теперь проницательность купца ее пугала. Ведь он едва глянул в ее сторону, а узнал об ее истинных чувствах больше, чем кто-либо другой за эти два года.
— Я просто испугалась, что не сумею угодить тебе, хозяин, — секунду поколебавшись, ответила она. — Я знаю, ты находишь меня старой и увядшей, а мне очень хочется, чтобы ты взял меня с собой в Пешавар.
— По крайней мере последнее утверждение — правда, — пробормотал купец. Он запустил пальцы в свои волосы, обильно смазанные маслом. — Полагаю, хан и его люди пользовались тобой весьма грубо, — без обиняков заявил он. — Но меня тебе нечего бояться. Мне в отличие от Хасим-хана дорога моя голова, а я видел, как обходятся британские джентльмены с мужчинами моей расы, покусившимися на честь английских леди. Когда мы вернемся в Пешавар, я хотел бы получить вознаграждение, а не аудиенцию у палача.
9 
