Я сказала:
— Я должна подумать. Нужно найти какой-то выход Одно ясно: тебе нельзя здесь оставаться надолго. Я постараюсь найти другое убежище.
— Мама, тебе нельзя в это впутываться. Они называют предателями всех, кто помогает католикам.
— Пусть назовут, как хотят — я должна защитить своего сына. Теперь я уйду, а ты закрой дверь и никому, кроме меня, не открывай. Я принесла тебе еду. Ты плохо выглядишь, а нужно сохранить силы.
— Я долго шел пешком, мама.
— Ешь и отдыхай, а я скоро приду, — я направилась к двери. — Запри за мной и никому другому не открывай. Запомни, тебе очень опасно здесь оставаться.
Я открыла дверь и застыла в ужасе.
Передо мной стоял Джейк.
— Действительно, очень опасно, — проговорил он, — изменникам скрываться в моих владениях.
Он вошел в лачугу и захлопнул дверь. Чувствуя, что могу упасть, я прижалась к каменной стене.
— Итак, — продолжал Джейк с таким жестоким выражением лица, какого я никогда не видела, — ты скрываешься от закона. Ты не только изменник, но к тому же еще и дурак, коли пришел сюда.
Он возвышался над Роберто. Он схватил его за плечи и встряхнул. Его рука оказалась на шпаге.
Я бросилась вперед, вцепилась в его руку и повисла на ней со всей силой. Джейк сверху свирепо взглянул на меня, как смотрел только на испанцев.
— Джейк! — взмолилась я. — Ради Бога! Это мой сын.
— Твой испанский выродок! — прорычал он. Он обнажил шпагу — я увидела блеск стали. Я пыталась разнять их.
Джейк оттолкнул меня и приставил шпагу к горлу Роберто.
— Значит, ты, негодяй, пришел сюда?
Роберто не отвечал. Неподвижный, с побледневшим лицом, он сохранял достоинство как истинный испанец. Я бессвязно молилась Богу — не протестантскому, не католическому — единому Богу любви: «Боже, спасти моего сына! Позволь ему жить. Что бы ни случилось сейчас со мной, пусть он останется жить. Помоги ему вырваться отсюда для доброй мирной жизни. Даже если я никогда больше его не увижу, неважно, только бы он жил и был счастлив».
— Джейк, — рыдала я, — Джейк… умоляю тебя… Джейк заколебался. И совершилось чудо — он вложил шпагу в ножны.
— Ты покинул свое жилище, — сказал он. — Ты находишься в розыске. По тебе плачет виселица. Но этого мало — ты явился сюда. Ты мог запятнать предательством собственную мать. Ты мог сделать ее соучастницей своего злодейского преступления. Если на нее падет подозрение, то даже мне не спасти ее.
— Я бы никогда не выдал ее. Я бы поклялся, что она не разделяла мои взгляды. Я бы сказал, что она не знала о моей присутствии здесь.
— Замолчи! — Джейк покачивался на каблуках в глубокой задумчивости. Он снял с крючка ключ.
— Ты останешься здесь, — приказал он. — Пошли, Кэт! Оставь его.
Он вытолкнул меня и запер лачугу. Я спросила:
— Что ты собираешься делать, Джейк?
— Увидишь, — ответил он.
Я знала, что он имеет в виду: он будет держать Роберто взаперти, пока не сможет передать его в руки тех, кто доставит его в суд для смертного приговора за измену.
* * *
Не знаю, как я пережила этот день. Мне не приходило в голову, что можно сделать.
Джейк зловеще молчал, думаю — вырабатывал план. Я спрашивала себя, не попытается ли Роберто сбежать. Если так, то далеко ему не уйти. Он слишком измучен. Вряд ли он сможет дотянуться до оконца, разбить его и выбраться наружу. Он уже не в том состоянии, как прежде, когда мы с Мануэлей скрывали его.
Весь день напролет я напряженно ждала. Мне постоянно слышался стук копыт как будто пришли за Роберто. Пять минут казались часами, а час — целыми сутками.
Я чувствовала себя совершенно разбитой; из головы не выходила ужасная картина страдальцев на виселице. Такое не должно случиться с Роберто… нет, нет, не с моим сыном, не с малышом, которым мы так гордились, — Фелипе и я.
К вечеру Джейк вернулся домой и сразу прошел в спальню.
— Джейк, — воскликнула я — что ты сделаешь?
— А что, по-твоему, я должен сделать?
— Ты выдашь его?
— Пока он в хижине. Я связал его, чтобы он не сбежал, кроме того, у меня ключ.
— Джейк, умоляю… я никогда и ничего не просила так, как сейчас… отпусти его. Ну, пожалуйста, Джейк, а не то я…
— Что тогда?
— Если ты причинишь зло моему сыну, я возненавижу тебя навеки.
— Ты уже сто лет говоришь, что ненавидишь меня.
— Раньше я шутила, а теперь говорю всерьез. Если ты выдашь Роберто…