20 
От этих слов она задрожала. Горячая волна прошла по ее телу, залив ярким румянцем лицо. «Пусти меня к себе в постель…» О Господи! Она не могла этого позволить! Конечно, не могла. Это было бы чистейшим безумием.
Итан скользнул губами по ее щеке, снова ища ее губы. Его поцелуи стали еще жарче, еще обольстительней.
— Ты такая нежная, — шептал он, слегка прикусив ее нижнюю губу. — Такая сладкая… Я не могу насытиться тобой. Мне кажется, что даже целуясь всю жизнь, я бы все равно не насытился тобой.
Его рука гладила ее грудь, и Эбигейл знала, что он чувствует ее невольный ответ, когда его ладонь обхватила грудь снизу, а большой палец ласкал отвердевший сосок.
— Всю жизнь?.. — прошептала она едва слышно.
— Да, и ты должна это знать. Я не могу жить без тебя.
Он перестал целовать ее и заглянул ей в глаза. В золотисто-коричневой глубине его собственных глаз она увидела неподдельную искренность, которая поразила ее. Никогда еще не видела она Итана Миллера таким робким, таким покорным.
Волна затаенного торжества и упоения своей женской властью поднялась в ее душе, вытеснив на какой-то момент все остальное. На губах ее промелькнула улыбка.
Но в тот же миг Итан снова прильнул к ним, и поцелуй его был так страстен, так сладостен, так полон обещания и вместе с тем мольбы, что все потонуло в пламени желаний. И все же, несмотря на жар в крови, какая-то крохотная, остававшаяся еще трезвой часть ее существа напоминала ей, что она добилась, чего хотела, а значит, пора прекращать игру.
Эбигейл почувствовала себя так, словно ее раздирают надвое. Одна половина ее стремилась к физической близости с этим мужчиной, который так крепко сжимал ее в своих объятиях, чьи поцелуи так жгли ее кожу, а прикосновения вызывали лихорадочное сердцебиение, но другая половина твердила свое: он был только игрушкой в ее руках, именно к этому она стремилась и не должна отступать от своего намерения.
А в самой глубине ее души притаилось отчаяние: может быть, это твой единственный шанс; что бы ни случилось сейчас, но, возможно, через два дня ты больше никогда не увидишь его, никогда не сможешь прикоснуться к нему, быть с ним снова.
Словно чувствуя ее колебания, Итан усилил свой любовный натиск. Его ласки, поцелуи были настолько страстными и возбуждающими, что она не могла заставить себя разжать руки, обвившиеся вокруг его шеи, она целовала его с самозабвением, словно в последний раз. Их губы сливались, впиваясь друг в друга, а его слегка отросшая за день щетина, царапающая кожу, только усиливала эротический заряд.
И вдруг она ощутила, что Итан подхватил ее на руки. Ее ноги оторвались от пола, и легкие босоножки соскользнули с них. На мгновение ею овладела сладостная истома, но тут же она резко дернулась, высвобождаясь из его объятий, и встала на ноги.
— Постой, — сказала она. — Пусти меня, Итан… — Эбигейл уперлась руками ему в грудь, и он неохотно отпустил ее. Глаза его бешено блестели, он прерывисто дышал.
Эбигейл потянулась к дверной ручке, и он замер в ожидании, а в глазах появилась боль.
Тяжело прислонившись к косяку, поскольку ноги ее были как ватные, она на несколько дюймов приоткрыла дверь. Маленькая табличка «Не беспокоить» висела на ручке с внутренней стороны.
— Хорошо, — прохрипел Итан. В голосе его сквозило неподдельное страдание. — Если ты хочешь, чтобы я ушел, я…
Но тут он осекся, и глаза его недоверчиво расширились, следя за ее рукой. Быстрым движением Эбигейл сняла табличку и повесила ее на ручку снаружи.
5
Привалившись спиной к двери, охваченная паникой и одновременно каким-то горячечным возбуждением, как человек, который только что сжег за собой все мосты, она медленно подняла голову и, улыбаясь, положила руки Итану на грудь.
Сердце у нее прыгало как бешеное, она едва могла дышать. Ради всего святого, вопил какой-то внутренний голос, опомнись, что ты делаешь, на что ты идешь!
Да, ответила она неизвестно кому, я устрою ему ночь, которую он запомнит, которую будет помнить всю жизнь.
— О, милая! — Итан обнял ее за плечи и легонько притянул к себе. И тут же подхватив на руки, шагнул к широкой кровати, которую горничная уже разобрала на ночь.
Осторожно, почти благоговейно он опустил ее на постель, головой на прохладную накрахмаленную подушку, а сам, сидя рядом, склонился над ней. Что-то упало с тумбочки и мягко откатилось в сторону, когда он садился.
20 
