118 
— Ну, что там слышно о возмущении, дон Николас? — спросила сверху Тили.
— Да ничего уже не слышно, сударыня. — Морфи остановился, снял шляпу. — Вы же сами говорили — «чернь взбунтовалась».
— Но здесь не так давно пробегал кто-то и кричал, что взяли в плен целый батальон французов, и мы все отбили себе ладони, рукоплеща. Разве мы не испанцы?
Морфи презрительно отмахнулся:
— Нечему там было рукоплескать, уверяю вас. Все это вздорные россказни, досужие выдумки… Мюрат уже навел порядок, как это ни печально. Самое лучшее — сидеть тихо и доверять властям, которые на то и поставлены. Если этот сброд разнуздается, всего можно ждать… Как бы не оказались хуже французов.
— Ну что же, дон Николас, вы меня немножко успокоили.
— Целую ручки, графиня.
Вскоре после того, как отзвучал этот диалог, Антонио Алькала Галиано, надев форменную шляпу, чтобы придать себе уверенности, предпринял прогулку — в чем, кстати, никто ему не препятствовал — до самой улицы Дель-Пэс, где проживала некая барышня, в доме коей был принят официально. И там, сидя с нею у окна на втором этаже, провел вечерок за игрой в бриску, меж тем как французские патрули останавливали и досматривали редких прохожих, которым с недавних пор велено плащи носить свернутыми на плече, чтобы нельзя было спрятать под них оружие. На обратном пути под мелкой моросью, сочащейся с небес, юноша несколько раз сталкивается с патрулями, чья бдительность возрастает по мере наступления темноты. Дома его ждет ужин, а мать с облегчением произносит:
— Твоя вечерняя прогулка, Антонито, стоила мне пять росарио.[47] И обет совершить пожертвование для собора Иисуса Назарея…
…Горничная убирает со стола, Антонио Алькала Галиано стоит на балконе, и меж пальцев у него дымится севильская сигара, которыми он наслаждается по одной ежевечерне, впрочем, в присутствии матери не позволяя себе удовольствия закурить.
— Сынок, уйди лучше с балкона… Мне страшно, когда ты там.
— Иду, мама.
В отдалении вновь раскатывается залп. Антонио прислушивается, но больше ничего не слышит. Город тонет во тьме и в безмолвии. На углу улицы Сан-Ильдефонсо смутно виднеются силуэты французских часовых.
Да, бурный выдался денек, думает юноша. Но все равно — вскорости все в любом случае забудется. А он вытянул жребий не осложнять себе жизнь.
* * *
В это самое время, всего лишь в квартале от дома, где на балконе курит сигару Антонио Алькала Галиано, другой юноша — его сверстник Франсиско Уэртас де Вальехо, который-то как раз жизнь предпочел осложнить, причем изрядно, приводит в порядок разбредающиеся мысли. Племянника, чудом сумевшего скрыться из Монтелеона, дядюшка, дон Франсиско Лоррио, встретил с ликованием, которое было немного омрачено тем, что ружье в руках у Франсиско грозило навлечь беду на них всех. Когда же его надежно запрятали в шкафу, доктор Ривас, их семейный врач, промыл и продезинфицировал рану, к счастью не представляющую опасности для жизни: пуля на излете лишь скользнула вдоль ребер.
— Кровотечения нет, и кость цела. Главное — через несколько дней не прозевать, если вдруг начнется нагноение. Считай, что дешево отделался.
Франсиско Уэртас провел остаток дня и начало вечера в постели, заботливо укутанный и обихоженный теткой и двумя кузинами — девочками 13 и 16 лет, приносившими ему бульон. Они смотрели на него, как на ожившего Ахиллеса, снова и снова выспрашивая малейшие подробности его приключений. С наступлением ночи, когда девочек услали в детскую, он забылся ненадолго беспокойным сном, однако вскоре был разбужен появлением дядюшки, который вошел к нему с изменившимся лицом, держа в руке лампу. Его сопровождает Рафаэль Моденес, друг семьи, секретарь графини де ла Корунья и второй алькальд Сан-Ильдефонсо.
— Французы обыскивают дома тех, кто принимал участие в мятеже, — говорит он.
— Ружье! — Франсиско Уэртас вскидывается на кровати и тотчас кривится от боли.
Дядюшка и Моденес снова укладывают его на подушки, успокаивают.
— Сюда, я уверен, не придут, — говорит первый. — Никто не видел, как ты входил сюда, и про оружие никто не знает.
— Однако если начнутся повальные обыски, могут нагрянуть… — замечает скептический алькальд.
— Да, в том-то и дело. Так что нам бы на всякий случай надо избавиться от ружья…
— Это невозможно, — жалобно отвечает юноша. — Любого, кто выйдет с ним за порог, сейчас же арестуют.
118 
