46 
- — Изменить бы! Кому?
- Ах, не все ли равно!
- Предыдущему. Каждому. Ясно.
- С кем? И это неважно. На свете одно
- Изменяющееся прекрасно.
- Одному отдаваясь, мечтать о другом
- — Неиспробованном, не вкушенном,
- Незнакомом вчера, кто сегодня знаком
- И прикинется завтра влюбленным…
- Наглость, холод и ложь — в этом сущность моя.
- На страданье ответом мой хохот.
- Я красива, скользка и подла, как змея…»
— Кто это вам насочинял? — перебил Птушков хмуро.
— Вам сколько, Виталенька, лет? — сказала добрым материнским тоном Юлия. — Двадцать четыре? Ну я так и думала. Я значительно вас старше… Мне тридцать один. Я пожила уже на свете. Я и ещё знаю много-много стихов, каких вы никогда не слыхали. Хотите — почитаю?
- — Ты только что была у проходимца Зета.
- Во взорах похоти ещё не погаси…
- Ты вся из убигана, ты вся из маркизета!
- Вся из соблазна ты! Из судорог ты вся!
— Не хочу! — сказал Птушков.
— Но ведь это вам должно быть так близко! — Юлия делала доброе, хорошее лицо, говорила проникновенным, искренним голосом. — Полное созвучие душ.
Он, наверно, внутренне проклинал ее, этот самонадеянный младенец от поэзии. И себя проклинал — за то, что связался с такой змеей.
— Темнеет, — сказал он мрачно. — Сыро. Еще простудитесь.
Вышли к дороге. Дорога была пустынной. Долго шли пешком по остывавшему бетону. Юлия устала. А уже сделалось совсем темно. Над все ещё далеким городом светилось зарево от электрических огней. А вокруг ни одного светлого окошка. Дорога пролегала по болотистой равнине. По сторонам от нее были сырые заросли осоки. Сойди туда — и сразу вода по щиколотку. Гудели комары. Ноги Юлии, ее руки, шея горели от укусов, и когда пролетала одинокая машина, в свете ее фар, как хлопья снега, вихрем вздымались миллионы этих свирепых кровопийц, а с ними мотыльков, ночных бабочек, жуков, мошек.
Птушков семафорил рукой машинам. Они не останавливались. Юлии не было холодно. Но досаждали комары, и она ждала, что он предложит же ей в конце-то концов свой долгополый пиджак. Нр он и не собирался сделать это.
— Холодновато, — сказала она. — Что-то зябну.
Он промолчал. Но, видимо, поразмыслив, решил все-таки прояснить свою позицию.
— Я бы мог вам отдать пиджак. С удовольствием бы отдал. Но меня мучают ангины. Стоит немножко простыть и… — Он кашлянул.
— Боже мой! — воскликнула Юлия. — Я сейчас же сниму кофточку, вы обернете ею горло. — Она сделала такой вид, будто бы расстегивает пуговки на своей легкой, прозрачной блузке.
Он схватил ее за руку.
— Нет-нет, только не это!
Тогда, завидев вдали очередную, несущуюся с холмов к городу машину, Юлия решительно встала лицом к ней посреди дороги и подняла руку. Машина остановилась. Шоферу ничего не оставалось делать, как предложить:
— Садитесь, барышня, в кабину. А молодой человек пусть в кузов лезет.
— Нет-нет, — тут уж запротестовала Юлия. — Пожалуйста, в кабину возьмите молодого человека. Он кашляет.
Но Птушков взобрался в кузов.
Всю дорогу Юлия весело разговаривала с шофером. Достав из сумочки, угостила его новыми сигаретами, недавно выпущенными одной из ленинградских табачных фабрик. Минут через двадцать были в городе. У какой-то автобусной остановки Юлия попросила остановиться. Она дала шоферу десятку, тот сказал: «Зачем, не надо», — и взял деньги. Выйдя из кабины, Юлия увидела Птушкова уже на тротуаре. У него был поднят воротник пиджака.
— До свидания, — сказал он и быстро пошел от нее по улице.
Юлии сначала было очень весело. Постукивая каблуками об асфальт и камни, она бодро шагала к дому. Но приподнятое настроение прошло, и в душе осталось что-то смутное, бесформенное, зыбкое. Она куда-то идет, зачем-то идет; и так каждый день она куда-то и зачем-то ходит. А куда и зачем? Вокруг нее всегда ярмарка. Всем возле нее весело. А ей самой? Ей тоже! Юлия упрямо встряхнула своей разбросанной прической. Прошла так немного, гордо неся голову. Затем вновь ее одолели невеселые думы. Может быть, не она права, а Соня? Может быть, зря она обижает Соню. «Изменить бы! Кому?» — вспомнила стихи. В самом деле, кому она может изменить? Даже изменять некому..
Не сразу вошла в дом. С полчаса посидела на скамейке в сквере против дома. Смотрела на освещенные окна столовой и кабинета. На тюлевых занавесях появлялась Сонина тень. Ходит, конечно, как всегда, неслышно, мягко; движения округлые, спокойные. У Сони не увидишь таких патл, — Юлия дернула себя за волосы, торчавшие в стороны над ушами. Соня причесана, Соня умыта, у Сони свежие блузки, которые почему-то даже и летом пахнут чистым морозным воздухом.
46 
