2

IN FLAGRANTE^[4]

Ему, конечно, следовало заподозрить что-то и раньше. В конце-то концов, Барбара знала, что он ненавидит кино. Он ненавидел кино, она ненавидела кино: оно, в частности, и послужило их сближению двадцать лет назад. Они вежливо высидели «Спартак» до конца, иногда задевая локтями друг друга таким образом, что это больше указывало на неуклюжесть, чем на вожделение, а затем по очереди признались, что не только не получили удовольствия от фильма, но вообще не находят ничего привлекательного в самой подлежащей идее. Непосещение кинотеатров было одной из первых черт, определивших их как пару.

И вот теперь, по утверждению Барбары, их дочь захотела, чтобы он повел ее в кино. Внезапно его осенило, что он понятия не имеет, была ли Элис в кино хотя бы раз или нет. Но, конечно, бывала — разве что ее генетическое наследство в отношении искусства оказалось ненормально доминирующим. Только он понятия не имел. Ему стало грустно. Три года отсутствия, и не знаешь простейших вещей. И ему стало еще грустней. Три года отсутствия, и ты даже не спрашиваешь себя, знаешь ты или нет.

Но почему Элис захотела пойти с ним? И почему на старую английскую комедию в «Холлоуэй-Одеон»?

— Оказалось, один эпизод там включает ее школу, — небрежно ответила Барбара по телефону, когда он задал этот вопрос; как всегда, просьбу дочери он услышал не от нее самой. — Все ее подружки идут.

— А не может она пойти с ними?

— Я думаю, она все еще боится кинотеатров. Я думаю, ей будет спокойнее с кем-то взрослым. Не с тобой как с тобой, но потому что ты взрослый.

Грэм согласился. Теперь он обычно соглашался.

Когда он вошел в «Одеон» с Элис, мудрость его двадцатилетнего воздержания от киноискусства полностью подтвердилась. В фойе стоял запах поджариваемого лука, который клиентам рекомендовалось намазывать на горячие сосиски, чтобы легче переносить холод жаркого июльского дня. Их билеты, заметил он, стоили столько же, сколько порция барашка. В зале, несмотря на скудость зрителей, воздух был мглистым от сигаретного дыма. Вне сомнений, потому что немногие присутствующие забривали сразу по две сигареты в жалком подражании тому американскому фильму, которого Грэм категорически не видел.

Когда лента пошла (Грэм употреблял ограничивающее существительное своего отрочества: «кино» отдавало Америкой, а «фильм» ассоциировался с высоколобостью), он припомнил еще много причин, почему кино ему не нравилось. Принято рассуждать об искусственности оперы, но хоть когда-нибудь они взглянули на эту муть открытыми глазами? Аляповатые краски, нелепый сюжет, музыка восьмидесятых годов девятнадцатого века, сдобренная Коплендом, и нравственные дилеммы на уровне дешевой прессы. Хотя, конечно, «По ту сторону Луны», видимо, был далеко не лучшим образчиком жанра, но, с другой стороны, именно скверные образчики помогают получить наиболее ясное представление об основных правилах жанра.

Тем не менее кому пришла в голову идея, будто вообще стоит снять комедийный триллер о толстяке-громиле, который то и дело застревает в угольных люках? И кто затем добавил комизма, придумав тощего детектива, настолько колченогого, что бегает он даже медленнее толстяка-громилы? О-о, сказал про себя Грэм, когда очередной эпизод погони внезапно ускорился в такт быстрому кабацкому фортепьянному мотивчику, оказывается, они даже открыли для себя этот прием. Но еще больше его угнетало, что два десятка зрителей в зале — никто из них явно не учился в школе Элис — смеялись как будто совершенно искренне. Дочь дернула его за рукав.

  8