277 
— Агентура Генштаба доложила, что при возникновении скандалов в злачных местах, где главным героем является Распутин, неожиданно подкатывает автомобиль, Гришку хватают за воротник и увозят прочь от скандала… Мне известно, — чеканил Поливанов, — автомобиль этот военного ведомства, а номер его записан за канцелярией премьера государства… За вами, господин Штюрмер! И это безобразие творится, когда на фронте не хватает автомашин.
— Не знаю я никаких авто, — отрекся Штюрмер.
— Разве не Манасевич ведает вашим автопарком?
— Манасевич? — переспросил Штюрмер. — Но, позвольте, я да, слышал, что такой существует, но… дел с ним не имею.
Он бесстыже отказался от знакомства с начальником своей канцелярии — дальше этого идти уже некуда! Поливанов вернулся в министерство, в кабинете его поджидал с делами начальник Генштаба генерал Беляев (по кличке Мертвая Голова).
— Меня скоро скинут. — Поливанов прошелся по коврам в отчаянно скрипящих сапожках. — Что у вас ко мне?
— Нет колючей проволоки. Оцинкованной.
— Так поставляйте фронту неоцинкованную. Заржавеет — ну и бог с ней!
Не на века же создаются проволочные заграждения. А как идет выработка кинжалов для рукопашных схваток в окопах?
— Прекрасно. На нехватку снарядов жалоб уже нет.
— Вот видите! — сказал Поливанов, усаживаясь за стол. — Кое-что я все-таки сделал. Если меня и прогонят, я уйду с чистой совестью. — Беляев заговорил о катастрофической убыли офицеров. — Сами виноваты! — отвечал ему Поливанов. — Начиная с кадетского корпуса мы воспитываем браваду.
Папиросу в зубы — и в атаку. А за ним — солдаты. Пулеметы внесли поправку в место офицера на фронте. Будь умнее: пропусти солдата вперед, а сам следуй за ним, как заведено у немцев. У нас же так: первая пуля — бац в офицера! Вот и навалили их штабелями. А ведь еще сиятельный Потемкин говорил, что для выделки солдата нужны мужик с бабой да ночка потемней. Для офицера же — давай время, деньги, знания…
После этой беседы с Беляевым в кабинет военного министра вплыла красавица, каких Поливанов давненько уже не видывал.
— Баронесса Миклос, — представилась она.
— Очень приятно, — буркнул Поливанов, испытывая желание полистать справочник департамента герольдии, ибо что-то никогда не приходилось ему слышать о таких баронах на Руси…
Миклос, сияя зубами, поведала этому черствому педанту, что беспокоится не за себя. Дело в том, что для победы нашей дорогой Родины пропадает очень ценное секретное изобретение.
— Я в этом ничего не смыслю, — говорила Миклос, раскрывая ридикюль, — но уяснила лишь одно. Там главная деталь — дырочка, которая обеспечит России скорейшую победу над Германией.
— Значит, все дело в дырке? — спросил министр.
— Вы меня поняли сразу! Такая маленькая симпатичная дыруся, через которую вы, не выходя из этого кабинета, можете видеть все, что творится в ставке кайзера, этого оголтелого врага человечества. Не дайте же погибнуть столь ценному изобретению дырочки!
— Ни в коем случае… не дам, — согласился Поливанов.
Она протянула ему записку от Распутина, и министр с удивлением прочел:
«Милай дарагой послушь дедушку у няво бедный нужда пришла». Поливанов вернул записку красавице.
— Но здесь речь о дедушке, а вы… бабушка?
— Ах! — вспыхнула Миклос. — Извините, я случайно не ту достала…
Там, понимаете, все зависит от этой милой дыруси!
Снова сунулась в ридикюль — извлекла нужное: «Милай дарагой послушь дамочку бедная она ей помочь роспутин».
— Вот что! — сказал Поливанов, не вставая. — Сейчас же убирайтесь отсюда вместе со своей вульгарной дыркой или дырусей…
Баронессу будто ветром сдуло. Поливанов позвонил в комендатуру министерства на первом этаже здания.
— Сейчас мимо вас на цыпочках проследует удивительно элегантная и красивая лахудра. Арестуйте ее… — После чего министр соединил себя с Сазоновым. — Добрый день, Сергей Дмитриевич, ну, как ваш грипп? Легче?
Слава богу… Вы знаете, я сейчас начинаю жалеть даже о Горемыкине! С этим рамолисментом хотя бы до девяти утра можно было о чем-то разговаривать. Он хамил, отказывал, издевался, но это была правда… самая махровая, самая реакционная, но все-таки правда! А я сегодня схватился со Штюрмером, теперь жду, когда меня подцепят на лопату и перебросят через забор.
— Мой милый, — задушевно отозвался с Певческого моста министр дел иностранных, — у меня точно такое же положение. Сейчас возник вопрос о самостоятельности Польши, и здесь я со Штюрмером на ножах… Вся нечисть встает стенкой!
277 
