и читается легко. 
2 
А дальше еще интересней!
Первые победы, и первый отдых в дешевом отеле, и первая битая-перебитая десятилетняя машина, и ужасы съемной дешевой квартиры. Мои бухгалтерские балансы и ночи спасения бизнеса — это когда ты спишь, заглушив страх водкой, а я сижу всю ночь, рисую схемы и считаю цифры, а наутро, одурев от кофе и сигарет, нахожу! Нахожу выход!
Первые надутые щеки — «Я заработал!» и «Я не могу платить тебе зарплату, ведь ты моя жена, и, кстати, свою зарплату ты проедаешь». Первая заграница и первый контракт, который я считаю и стыкую до зеленых чертей в глазах, пока ты спишь, отметив успех водкой. Первый костюм от «Хьюго Босс» и уговоры его купить, а потом и надеть. И твое «Не могу с ними пить и общаться, они все такие крутые, чувствую себя кретином!», и мои долгие уговоры, миллион слов о твоей неординарности, уме, выносливости, изворотливости, черт знает еще о чем, только бы поднять. И твое победное: «Ты не представляешь, они как дети — стадо идиотов, я сделал их на раз-два!»
Первый срыв с «больших» денег, и неделя запоя, и снова «ты самый…», и снова раздувание щек, и первые личные вложения, и праздник с друзьями по этому поводу. Три дня застолья — это у тебя. А у меня посуда — плита — посуда. И утро четвертого дня: «Ну, видишь, ты же самый-самый…»
И дефолт… Конечно, твоя паника: все, все пропало! Мои уговоры: ничего не пропало, осталось это, это и это. Все поправим, затянем пояс, поживем у мамы, не будем снимать квартиру, поедим макароны. И цифры по ночам, цифры, а утром — смотри, мы вылезем!
И вылезли, вылезли! Ничего не надо начинать сначала — там подтянули, здесь урезали, опять же после дефолта многие конкуренты отпали — и все, все, прорвались!
И победа, и обороты, и экономия на всем, по большей части на мне.
И вдруг твое «Я крутой!». Да, ты крутой, а я?.. А ты делай теперь так и так, нет — это плохо, лучше, лучше. Это уже не так вкусно, это не вовремя, и вообще, прав всегда только я. И так по нарастающей!
И ночи без сна у темного окна: «Что я не так сделала? Господи, ведь невозможно терпеть!» И все, нет сил, и выбор — либо ложиться без боя и становиться ошметком при «начальнике всей твоей жизни», либо уходить.
И понимание, что выбора-то нет, да никогда и не было.
И конечно же: «Ты решай, но ничего не получишь — все мое».
И букет сирени!
Господи! Но почему, почему сирень?!
Сильно дернуло вагон, и Наталья выскочила из этих мыслей.
«М-да, дорога. Задремала, и все это предательски влезло в голову. Сразу чувство вины — ну кого и в чем я обвиняю! В любом случае это мое решение, и в начале — жить с этим человеком, строить что-то, и в конце — расстаться с ним, построив ему что-то. Я могу тысячу раз говорить себе, что он не виноват. Я могу тысячу раз обвинять себя и сомневаться в правильности решения. Я могу охрипнуть мысленно и горлом, утверждая, что сама, сама виновата, но я обвиняю его и не могу остановиться! Господи! Ну сколько можно ходить по кругу! Все понимая, оставаться там же, где и была?! И какого хрена сирень! А собственно, откуда запах?»
Наталья повернулась лицом к купе. На столике стоял букет сирени в обрезанной бутылке из-под минеральной воды. Она занимала верхнюю полку, и здесь, наверху, запах от цветов был особенно сильным. Рядом с букетом сияла лучезарная улыбка девушки лет семнадцати.
— Здравствуйте, а мы ваши соседи, мы с мамой сели только что, в Туле. Давайте познакомимся. Я — Даша, а это моя мама — Устинья Васильевна. — Она указала на полную даму в спортивном веселой расцветочки костюме. — Мы в Джанкой, к родственникам. А вы?
«Прелестно, мне сейчас в самый раз», — вяло подумала Наталья.
— Давайте чай пить, — предложила Устинья Васильевна. — Четвертого попутчика у нас пока нет. А вы из Москвы едете?
Как будто можно ехать откуда-нибудь еще — поезд московский, и первая остановка — Тула.
— Да, — соизволила ответить Наталья.
И бочком, чтобы не задеть цветы, накрытый к чаю стол и новых пассажирок, стала сползать с верхней полки. Схватила сигареты, промямлив: «Я сейчас», сунула ноги в пляжные шлепки, служащие в поезде тапками, и, непонятно чем мучаясь, выскочила из купе.
Слава тебе! В курилке никого не было. Прикурив, она обнаружила, что руки трясутся вместе с поджилками.
«Да что, собственно, такое?! Ну, было, да времени-то сколько прошло. Сколько уже? Три года? Да, три, даже больше. Ну и чего тебя проняло? Ты ведь умная. Про свою жизнь все уже поняла. Что это ты вдруг? Это поезд, вот в чем дело. В поезде как-то особенно ощущается одиночество: никто не провожает, никто не едет с тобой, никто не встречает — все сама. Ну и что?! В первый раз, что ли?! Надо было читать до опупения жизнерадостную Донцову, а не дремать под стук колес».
2 
