Последние отзывы

  96  

Вес время за эти несколько дней после интервью Ивана Николаевича тревожило недоброе чувство, не давало сосредоточиться, успокоиться, с головой погрузиться в работу. Когда в кабинет входила жена, Иван Николаевич снимал очки с толстыми стеклами, устало опускал их на лист бумаги и, глядя на свою супругу, улыбался, пытаясь скрыть недомогание.

– Ты что, переживаешь? – с тревогой спрашивала Надежда Алексеевна.

– Из-за чего? – пожимал плечами академик.

– Я полагаю, тебя мучит один-единственный вопрос, – решилась она однажды.

– Ну, попробуй, отгадай, ты же меня не первый день знаешь. Но я уверен, сейчас ошибаешься.

Жена покачала головой и грустно улыбнулась:

– Ты переживаешь, дорогой, из-за того, что приехали англичане, а не российские журналисты. Ведь наши-то о тебе не вспоминают, словно тебя и нет.

– Ас чего они должны обо мне вспоминать? Юбилея никакого у меня не предвидится.

– Ну как же, как же… Скоро двухтысячный год, все человечество, все цивилизованные государства как бы подводят итого тому, что сделано.

– Э, нет, это не мой юбилей, – улыбался старый академик, – это юбилей Иисуса Христа, а он поважнее меня будет. Как-никак, не без его участия наш мир по ею пору крутится и продолжает жить. А обо мне еще вспомнят, до конца тысячелетия есть время. Наши телевизионщики и ученые знают, что я здесь, в Москве, сижу в своей квартире и никуда от них не денусь. Придет время, они позвонят, и я не откажу, естественно.

– А сколько они тебя травили, сколько крови испортили, ты об этом будешь вспоминать?

– Кто – они?

– Как это кто? Ты разве забыл статьи в «Правде»?

– Да брось ты, дорогая, кто плохое помянет, тому глаз вон. Я есть, и слава Богу. Писали плохо… А о ком у нас плохо не писали? Государство у нас такое, менталитет такой у нашего народа. Сегодня хвалят взахлеб, а завтра с пеной на языке поносят, обвиняют во всех смертных грехах. От этого никуда не денешься.

Вспомни ученых, вспомни писателей, политиков: приходят новые и начинают поливать своих предшественников грязью, приписывать им всякие гнусности. Не сами, конечно, им дают указание. А журналисты и вовсе как собаки – им крикнули «Фас!», они и бросились. Работа у них такая.

– Ладно, ладно, Иван, работай спокойно. Вот тебе чаек. Но выглядишь ты, надо сказать, неважно: круги какие-то под глазами, и лоб весь в испарине..

– Что же ты хочешь, мне не двадцать лет и даже не пятьдесят, а как-никак совсем немного и до столетия осталось.

Жена покачала головой и бесшумно покинула кабинет.

А Иван Николаевич брал остро отточенный карандаш. И правая рука вместо того, чтобы быстро писать, рисовала на листе бумаги кресты, круги и стрелы. Академик то и дело доставал носовой платок и вытирал мокрый лоб. Ему казалось, что в кабинете невероятно душно, хотя окно было приоткрыто. А то вдруг его начинало знобить, и тогда он шел в кухню, где либо жена, либо дочь заботливо готовили для него травяной чай, который ему всегда помогал.

Сегодня ему понадобился справочник, старый, к которому он уже давно не обращался. Все старые справочные издания перекочевывали с нижних полок на самые верхние – туда, где в углах потолка белела лепнина. Приходилось ставить стремянку, старомодную, тяжелую, и по ней взбираться наверх.

Академику надо было уточнить кое-какие цифры, причем из своей же работы почти сорокалетней давности. Выбравшись из-за стола, Иван Николаевич поставил стремянку к полкам и стал подниматься. На четвертой ступеньке он вдруг пошатнулся, голова закружилась, сердце затрепыхалось в груди. Он вскрикнул.

Но дверь кабинета была плотно закрыта. Лебедев еще раз позвал жену и дочь, но на этот раз крик получился такой слабый, что он даже не услышал собственного голоса.

«Да что это со мной? Голова кружится…»

Он вцепился двумя руками в стремянку и понял: сам он спуститься не сможет, один шаг – и упадет.

Высота была небольшой, но небольшой для молодого человека, который может, падая, сгруппироваться и прийти на ноги. Иван же Николаевич понимал: если он попытается соскочить, то просто-напросто рухнет, а тяжелая стремянка упадет на него.

– Нет, нет, – бормотал он, ложась на стремянку и медленно сползая по ней.

Он пытался нащупать ногой ступеньку, но ноги стали какими-то ватными.

«Слава Богу, еще руки не отказывают!» – с какой-то горечью подумал академик, разжимая пальцы и перехватывая гладкую деревяшку на несколько сантиметров ниже.

  96