Капец
52 
Но основное, о чем не забывал Герогейтон и что оправдывало Афенея в его глазах, было то, что рыжебородый купец давно и основательно вел тайную войну со сколотами и царем Скилуром, из-за которого ольвиополиты терпели большие убытки в торговле. Подчинив Ольвию, хитроумный царь скифов не стал включать ее в состав своего государства, верно решив, что будет больше проку, если все останется по-старому, за исключением распределения доходов от торговли хлебом. А ольвийскую бухту царь Скилур приспособил для стоянки недавно созданного военного и торгового флота сколотов. При его помощи мудрый варвар закрепил свое положение среди припонтийских государств и заставил их считаться со своими требованиями в значительно большей мере, чем его предшественники. Поэтому главный жрец храма Аполлона Дельфиния и закрывал глаза на недостойные звания гражданина Ольвии поступки Афенея: что идет во вред врагу, то приносит пользу городу. А для этого все способы хороши.
Проводив взглядом небольшой отряд скифов во главе с воином на прекрасном мидийском скакуне – варвары не спеша проследовали к городским воротам, – Герогейтон тяжело вздохнул, чувствуя, как остатки хорошего настроения покидают его, и вошел в храм. Навстречу ему поспешил младший жрец, исполнявший обязанности секретаря. Сложив руки на животе, он склонил голову перед Герогейтоном.
– Что там у тебя? – резким тоном спросил Герогейтон.
– Гость. Ожидает, – кивнул в сторону внутреннего дворика секретарь – он был весьма немногословен, и в некоторых случаях это раздражало не по годам подвижного и энергичного главного жреца.
– Ну! – прищелкнул пальцами от нетерпения Герогейтон.
– Не знаю. Из Тиры, – понял его секретарь и ответил лаконично сразу на три вопроса: имя, по какому делу и откуда.
Стараясь унять внезапно нахлынувший приступ гнева, главный жрец пробормотал чуть слышно начальные слова молитвы Аполлону и прошел в глубь храма.
Невысокий худощавый мужчина в дорожном платье, представляющем смесь удобной для путешествий одежды припонтийских варваров и эллинов-колонистов, задумчиво прохаживался по дворику. Густые волнистые волосы обрамляли красивое смуглое лицо с небольшой бородкой, глубоко посаженные глаза поражали выражением острого ума и грустной сосредоточенности.
Обменявшись приветствиями с Герогейтоном, странный гость бросил быстрый взгляд на неподвижную фигуру, маячившую позади жреца. Герогейтон понял этот довольно выразительный намек и отослал секретаря, чтобы тот позаботился об обеде. Удовлетворенный проницательностью главного жреца, гость поблагодарил его легким поклоном.
– Мое имя Тихон, – негромко представился он главному жрецу.
Герогейтону понравилась непринужденная манера поведения гостя: почтительность и в то же время чувство собственного достоинства. Они обменялись приветствиями, немного выспренними, но вполне соответствующими данному случаю. Герогейтон попытался вспомнить, откуда ему известно имя гостя, – на эллина он не был похож, но безукоризненное построение фраз и чистота произношения могли сделать честь любому известному оратору Эллады.
Как бы подслушав мысли жреца, Тихон вытащил из одежды маленький пергаментный свиток с восковой печатью и протянул его Герогейтону. При взгляде на печать жрец почувствовал легкий озноб – это была личная печать царя Понта Фарнака I! Ознакомившись с содержанием короткого послания за подписью царя Фарнака, жрец с почтением поклонился Тихону: теперь он знал, какой гость посетил храм Аполлона Дельфиния – имя переводчика-тавра имело большой вес в припонтийских колониях эллинов.
– Для всех остальных я гражданин Тиры по имени Тисамен, прибывший в Ольвию для поклонения Аполлону Дельфинию, – тихо проговорил тавр.
Герогейтон понимающе кивнул и внутренне насторожился: слишком значительной фигурой при дворе Фарнака I Понтийского был Тихон, чтобы разъезжать без важного дела и вдобавок тайно по землям, подвластным царю Скилуру.
– Великий царь Фарнак, да продлят боги годы его жизни, – начал Тихон, внимательно наблюдая за реакцией главного жреца, – высоко ценит мудрость и ум твои, Герогейтон…
Главный жрец невозмутимо слушал. Его лицо застыло маской почтительного внимания к словам полномочного посланника могущественного царя Понта, и лишь все еще по-молодому зоркие глаза вспыхнули изнутри россыпью колючих искорок – начало речи Тихона было весьма лестным. Но, хорошо зная царя Фарнака как человека, который для достижения своих целей искусно манипулировал довольно обширным арсеналом дипломатических и других, иногда сомнительного свойства средств, Герогейтон еще больше насторожился, чтобы не попасть впросак.
52 
