14 
— Что ты кричишь, Улаф? — вздрогнув в кресле, недовольно повернул голову король. — Какая война?
— Русские напали на наши суда возле островов Хакса, — подбежал к правителю паренек. — Они разбили часть кораблей, а остальных отогнали за острова. Это война!
— Война, война, — закряхтел, ворочаясь в своем кресле старик. — У нас вот уже сорок четыре года с русскими никаких войн не бывало. А если точнее, то и все двести, потому как договор по Ореховскому миру по сей день в силе остается. Откуда война, коли у нас никаких споров больше двух веков не случалось? Ну, говори: какие суда, чьи, откуда и куда плыли? Сколько людей перебили, сколько купцов?
— Там купцов не побили, — несколько смутился паж. — То из Оула корабли, они ставни рыбные проверяли.
— Ага, вот как, — кивнул король, возвращаясь к созерцанию морских просторов. — Тогда так и говори: потопили не корабли, а несколько рыбацких лодок. И не напали русские, а потопили лодки, подравшись на море из-за мест лова, удобных для ставней рыболовных. Война, война! То у нас каждый год то тут, то там между рыбаками и промысловиками драки. То тюленей не поделят, то лосося. Мне что, из-за каждого болвана войну начинать? А то и вовсе вместе ловят, а потом от податей увиливают, друг на друга кивая. Много потопло-то людишек?
— То в письме не указано…
— Стало быть, ни единого, — подвел итог король. — А сколько лодок попортили?
— Три.
— Вот олухи!
— Неужели вы, ваше величество, так все это русским и простите, никак ответно не покарав?
На этот раз старик повернул голову и внимательно вгляделся в пажа. Что хочет он сказать этими словами? Уж не в трусости ли пытается упрекнуть? По сей день этого не смел сделать никто. Да и не удивительно. После того, как в тысяча пятьсот двадцать первом году он, простой рыцарь, поднял восстание против короля Кристиана второго и повел своих немногочисленных сторонников против всего датского войска в его отваге больше не сомневался никто. Ведь все они должны были погибнуть под мечами датчан… Но они победили. После этого ригсдаг, окруженный рыцарями-победителями решился избрал Густава Вазу королем Швеции. Он расторг унию, отделив половину Дании и создав королевство Швецию.
Не меньше отваги требовалось и для того, чтобы разрешить в королевстве свободу проповеди лютеранским священникам. Рим взбесился, а он, выждав пять лет, пока большинство подданных не перешли в новую веру, конфисковал все церковное имущество, впервые доверху наполнив казну. Тогда вся страна ждала карательного крестового похода… Но ничего не случилось. Папа проглотил оскорбление, а он снова выиграл неравную схватку.
Знал ли про все это паж? Может быть, и нет: самые лихие годы правления Густава Вазы завершились как раз восемнадцать лет назад. Добившись для страны независимости во власти мирской и духовной, упрочив ее финансы он остепенился и больше искал с соседями мира, нежели ссоры.
— Нет, русским все это я так просто не прощу, — наконец ответил король. — Принеси перо и бумагу, я продиктую письмо.
Улаф, на этот раз не спеша, ушел, но через четверть часа вернулся, неся в руках дорогую стеклянную чернильницу, два гусиных пера и несколько листов бумаги. Следом трое слуг внесли легкий стол из темной вишни, стул. Повинуясь жесту пажа, поставили их у окна.
— Я готов, ваше величество.
— А, — вздрогнул король, открывая глаза. — Пиши:
«Мы, Густав, Божию милостию свейский, готский и вендский король, гнев свой сдержать не можем и тебе, наместнику велеможнейшего князя, государя Ивана Васильевича попрекаем. Третьего дни людишки разбойные из земель новгородских напали на рыбаков моих возле острова Хакса и побили их смертным боем, а три лодки их потопили вовсе. Посему надлежит тебе людишек сих немедля разыскать, под стражу взять и примерно покарать, дабы безобразий сих никто чинить более не смел».
— Написал? Дай, подпись я свою поставлю… Вот, а печать сам приложишь. Потом письмо адмиралу Якобе отдашь, пусть с гонцом отправит. Все, ступай, — и король Густав снова закрыл глаза.
* * *
Зной стоял и над Северной Пустошью. Болота ушли куда-то глубоко под землю, в спасительную прохладу, оставив наверху, в память о себе, пересохший белесый мох, разлетающийся в пыль при малейшем прикосновении. Лишь кое-где посреди полян стояли зеленые островки камышей, напоминая, что осенью или весной здесь с железной неизбежностью снова зачавкает топь, заплещутся окна воды, подманивая к себе на водопой неосторожных зверей.
14 
