Но он знал, что Николь никогда не станет ему другом, и решил отклонить приглашение и дать ей понять раз и навсегда, что это конец их отношений.
Тут он подумал о Марине.
Конечно же, было не очень вежливо вот так выпроваживать ее, чтобы она не встретилась с его гостями, но он знал, что Николь будет называть его настоящей фамилией, что повлечет за собой объяснения, в которые он сейчас не хотел бы вступать.
Где-то в глубине его сознания засели доводы Харви, что Марина приехала за деньгами.
Вне всякого сомнения, она отчаянно хочет видеть Элвина, и все равно — обещал ли он на ней жениться или просто содержать ее — было бы большой ошибкой дать ей понять, насколько богат был Элвин.
Но он никак не мог представить рядом Марину н денежные интересы. Правда, из разговоров с ней Уинстон понял, что они с матерью жили последнее время в очень стесненных материальных условиях. Она рассказала, что они попали в санаторий доктора Генриха — исключительно дорогой санаторий — только потому, что он их принял на особых условиях, как вдову и дочь врача.
Уинстон знал Лондон достаточно хорошо и помнил, что Итон-Террас — это довольно дешевый район в смысле квартирной платы.
У него не было никакого желания причинять Марине боль, но он чувствовал, что все-таки обидел ее, бесцеремонно выставив в сад, и ей оставалось лишь идти к себе наверх и сидеть в спальне, пока он развлекался со своими друзьями.
Когда гости уехали, он подумал, что она, может быть, поднялась к храму. Уинстон прошел по залитому лунным светом саду и стал подниматься по каменным ступеням, которые, казалось, светились призрачным сероватым светом. Луна, обратившая все вокруг в сказочный мир, принесла ему покой и просветление, которые, как он почувствовал, были посланием ему из другого мира.
Такое же спокойствие ощутил он сразу после смерти Элвина. Это было утром, и он был с братом наедине.
Он пришел поговорить с ним. Потом, когда он уже собрался уходить, Элвин поднял свою исхудавшую руку.
— Останься, Уинстон.
— Конечно, Элвин.
Уинстон сел рядом с братом на край постели.
— Я хочу, чтобы ты побыл со мной. Ты всегда понимал меня.
— Я всегда пытался сделать это, — ответил Уинстон.
Эти его слова ничего не значили. Держа холодную руку Элвина в своей, он понимал, что брат умирает и он ничем не может этому помешать.
Он даже не сделал попытки позвать кого-нибудь. Сиделки только что вышли, доктор мог прийти через несколько минут. Но Уинстон знал, что для Элвина это было бы лишь потерей времени.
Они ощущали близость друг друга — ту близость, которая была между ними с самого детства, и, когда пальцы Элвина сжались на его руке, он понял, что это — конец.
Глаза Элвина были закрыты. Но неожиданно он открыл их, и Уинстон увидел в них свет.
— Как чудесно… быть… свободным, — прошептал Элвин. — Расскажи об этом…
Голос его затих, глаза закрылись, и пальцы расслабились…
Уинстон сидел не двигаясь.
Ему показалось, что на миг в комнате возникло какое-то движение — что-то похожее на шелест крыльев. Потом наступила такая тишина, что он услышал биение собственного сердца.
Об этих последних мгновениях, что он провел с Эл-вином, он не говорил ни с кем, даже с матерью.
Он долго сидел на краешке кровати, думая об Элвине, но зная, что его уже нет, а тело, что лежит рядом, уже не имеет к Элвину никакого отношения. Сделав на собой огромное усилие — понимая, что ему все равно придется вернуться в реальный мир, — он поднялся и вышел, чтобы сказать сиделкам, что их больной уже не нуждается в их услугах.
После этого он ушел из дома и долго гулял в одиночестве по Центральному парку.
Вернувшись домой, он пытался заставить себя не убиваться по Элвину. Никто из любящих его не мог пожелать ему продолжения этой жизни, захваченной ужасной разрушительной болезнью, которая превращала в мучение каждый его вздох.
И еще Уинстон знал, хотя он не мог никому об этом рассказать, что Элвин — не умер.
Добравшись до храма, Уинстон подумал: будь Элвин сейчас здесь, как бы он восхищался красотой Афродиты, стоящей в лунном свете на краю мыса!
Она казалась почти живой на своем пьедестале среди цветущих лилий с лицом, обращенным к морю. И Уинстон вдруг вспомнил, что, когда он поднялся сюда в день своего приезда и увидел Марину, она стояла почти в той же позе лицом к закату, а заходящее солнце живыми огоньками вспыхивало в ее волосах.
Он вспомнил и свое мгновенное ощущение, что перед ним стоит сама Афродита.